Однако шотландский джентльмен оказался столь высокомерен, что сразу восстановил против себя всё окружение полководца, и от него из-за плохого обращения сбежал слуга, а другого он найти так и не смог. Фельдмаршал был вынужден перевести Монтгомери в лейб-роту, но тот и там своим заносчивым и высокомерным нравом вызвал пренебрежение и неприязнь даже самых родовитых и знатных ландскнехтов. Таковым считал себя и Патрик Гордон из шерифства Эбердин.

С Монтгомери никто не желал квартироваться вместе, и более того — ухаживать за его конём, чего тот сам, лишившись слуги, не желал делать. Дело дошло до того, что конь, лишённый элементарного присмотра, издох от голода. В лейб-роте за всё время её существования такого ещё не случалось, и это вызвало возмущение не только самих ландскнехтов, но и их слуг.

Когда армия выступила в поход, никто из офицеров не пожелал одолжить высокомерному Монтгомери свою запасную лошадь под различными предлогами. Хотя тот просил об этом в самых смиренных выражениях. Знавший об этом фельдмаршал не стал вмешиваться. И кавалерийскому офицеру одной из знатнейших фамилий Шотландии пришлось пешком выступить в поход, неся на себе седло, пистолеты и прочее имущество.

Один из ротмистров сжалился над земляком и одолжил ему на время лошадь. Тут-то и произошла ссора Патрика Гордона с Джеймсом Монтгомери. Всё началось из-за пустяка. В брошенной помещичьей усадьбе лейб-рота встала на ночлег. Прибывший в поместье раньше других для организации привала, Гордон спешился, отыскал кол и вбил его в землю, чтобы привязать к нему коня. В это время появился Монтгомери и к колу, вбитому в землю другим, привязал свою лошадь, не желая утруждать себя подобной «мужицкой» работой. Корнет, конечно, вспылил:

   — Послушай, Монтгомери. Если ты и дальше так будешь пользоваться чужим, то можешь прослыть в королевской армии подонком шотландской роты. Этот кол вбит моими руками не для твоего коня.

   — Но у меня нет слуги для такой работы. Мой мальчишка-негодяй, как ты знаешь, сбежал от меня.

   — Не надо было его колотить за всякую мелочь — тогда и был бы ты со слугой. Как другие наши офицеры.

   — Но не могут же из рода Монтгомери заниматься тем, чем занимаются слуги.

— На войне тебе никто прислуживать не будет. Делать всё надо своими руками. Иначе в роте прозовут тебя генералом-нахлебником. Для всех ты будешь последним тунеядцем. А шотландцы таких не любят.

   — Гордон, ты ведь тоже знатного рода. Почему ты так суров со мной? Ведь я родной племянник маркиза Аргайла. А это ведь чего-то да стоит.

   — Знатным ты будешь в отцовском поместье. А здесь мы на войне, и ты должен быть нам товарищем, а не высокомерным нахлебником.

   — Так что же мне делать, чтоб в роте на меня не косились и стали разговаривать со мной?

   — Видишь, вон там привязана овца. Она пойдёт сегодня в ротный котёл для всех, в том числе и для тебя. Возьми нож и освежи её.

   — Я согласен. Но мне нужен нож и человек, который будет придерживать овцу.

Патрик Гордон нашёл нож для разделки овцы и дал в помощь Монтгомери своего слугу. Тот очень прилежно взялся за «мужицкую» работу на глазах всей лейб-роты. После того как племянник маркиза Аргайла разделал овцу, он насадил её на вертел и разжёг с помощью слуги костёр. После этого случая Джеймс Монтгомери старался ничем не отличаться от других шотландцев-дворян, ещё долгое время поражая сослуживцев усердием и трудолюбием...

Война в Польше тем временем никак не могла окончиться. Шведская наёмная армия совершала переходы из одного воеводства в другое, опустошая всё на своём пути. Местная шляхта с семьями и имуществом пряталась по лесам и частенько становилась добычей ландскнехтов. Об одном таком случае Гордон рассказывает в своём «Дневнике».

Отправившись в одиночку на поиски пропавшего коня, он по дороге объединился с тремя шведскими драбантами[2], которые рыскали по дороге в поисках поживы. Им повезло — мародёры нашли в лесу дорогу, по которой недавно, по всем приметам, проехал целый обоз беглецов из соседних усадеб. Дым костра в чаще леса выдал место стоянки польских панов, и ландскнехты поспешили туда:

«...Мы крались очень тихо и незаметно подошли так близко, что прекрасно могли всё обозреть. Я сошёл с коня, взял пистолеты и велел моему спутнику кричать, когда закричу я, словно мы созываем товарищей, и к тому же не покидать меня на случай схватки.

Подобравшись к месту, которое они сильно укрепили огромными срубленными деревьями, я увидел у большого костра с десяток шляхтичей с жёнами и детьми. Я издал громкий клич, отозвавшийся другим, и полез через баррикаду. Охваченные ужасом поляки, не ведая, сколько нас, тут же побежали прочь от костра. Четверо или пятеро вскочили в сёдла, а остальные с жёнами и детьми ретировались к болоту, сохранив сабли и карабины в своём полном распоряжении. Поэтому я не особенно спешил, делая вид, что не стану перебираться, пока они всё не очистят. Однако я вовремя оказался между ними и двумя лошадьми, стоявшими наготове под седлом и с пистолетами. Я сел на лучшую из них — молодую, тёмно-серой масти, а другую взял за повод. Слышались громкие крики беглецов...»

На обратном пути корнет со своими сотоварищами-шведами, обременённые добычей, которой они наложили целую телегу, повстречал другой отряд мародёров. Патрик отказался от приглашения примкнуть к ним и вместе ограбить польских шляхтичей, скрывавшихся со своим добром в соседнем лесу. В «Дневнике» он записал:

«Но по благому Божьему провидению мы не поехали: позже мы слышали, что все они были там перебиты селянами».

Корнет описывает и то, как он, королевский ландскнехт, вместе со шведскими драбантами-мародёрами делили награбленное:

«Согласно уговору, мы разделили всё на 4 доли. Лучший из коней со сбруей считался за два. Так как предстояло бросать жребий, было решено, что если мой падёт на одну из сих долей, то я получаю 30 рейхсталеров или любую из двух других по моему желанию. Другой конь со сбруей составил третью долю, а повозка с парой лошадей и прочей добычей — четвертую. Последнюю мне и посчастливилось взять, чем я был весьма доволен, ибо она стоила вдвое больше других, очутись я в любом городе».

Патрик Гордон с добычей возвратился в лейб-роту. Все радовались его появлению с богатыми лесными трофеями, поскольку поездка за ними относилась к разряду опасных. В походном лагере корнета ожидал немалый сюрприз:

«Поутру кто-то из товарищей показал найденную в тайнике немецкую одежду, среди коей я узнал собственные панталоны, снятые с меня близ сего места почти два года назад, когда сонного меня схватили крестьяне — должно быть, из этой деревни».

Однако вскоре Гордон лишился почти всего накопленного за последние два года имущества. Лейб-рота остановилась в какой-то брошенной панской усадьбе, и на ночь ландскнехты из-за холодной погоды набились со своими лошадьми в большие пустые амбары. Около часа пополуночи амбары охватил пожар. Многие наёмники выскакивали на улицу в одних рубахах, горевших у них на спине.

В этих амбарах у «везунчика» сгорело девять принадлежавших ему лошадей, вся конская упряжь, ранее награбленное у местной шляхты добро. До самого окончания шведско-польской войны он не смог «возместить» утраченное. Почти вся дворянская лейб-рота за одну ночь из конной превратилась в пешую. Но через несколько дней корнет сумел купить себе коня, на котором без седла отъездил несколько дней.

Вскоре Патрик, совершив несколько разъездов по округе, сумел раздобыть себе двух лошадей и лёгкую тележку для перевозки личного имущества. Под городом Люблином, объединившись со своим сослуживцем Александером Хьюмом и ещё несколькими ландскнехтами, вознамерился ограбить беглецов-шляхтичей, бежавших от шведов в болотистый лес. Мародёров остановило то, что по дороге они наткнулись в разных местах на трёх убитых союзников — кем-то обобранных до нитки гетманских реестровых казаков с длинными чубами.