Предсмертный наряд изменника-наёмника дополняла висевшая на его груди доска с краткой и выразительной надписью: «Злодей». При прочтении её в Янсена со всех сторон летели комья земли, камни, огрызки яблок... Московский люд улюлюкал вслед «злокозненному вору».

На перекладине виселицы шла красочная надпись: «Переменою четырёх вер Богу и изменою возбуждает ненависть турок, христианам злодей». Над головой Якушки Янсена висело изображение полумесяца и звезды с надписью: «Ущерб луны». Янычар-голландец был одной из самых приметных фигур триумфального входа петровского войска в Москву-столицу.

У плах на помосте привычно красовались в ярких красных рубахах два дюжих заплечных дел «каты» — мастера пыток и публичных казней из Разбойного приказа. Они пощёлкивали пытошными клещами и помахивали бичами из бычьей кожи, свирепо поглядывая на Янсена, уже безучастного ко всему.

Везли янычара-«христопродавца» Якушку мимо триумфальных ворот «для того, что он за многое своё воровство и измену в триумфальные ворота везть недостоин».

За телегой царского изменника шёл потешный Семёновский полк в синих кафтанах во главе с полковником Чамберсом. За семёновцами торжественно вышагивали цесарские и бранденбуржские наёмные военные инженеры, голландец Франц Фёдорович Тиммерман с корабельными мастерами и плотниками, стрелецкие полки головинского полка.

Торжественную процессию замыкали полки генерала Петра Ивановича Гордона. Сам он шёл (как и царь) пешком, а его «конюшню» вели впереди. За ним несли гордоновский воинский значок — небольшой флаг. Шотландец был одет в свою парадную, до блеска начищенную стальную кирасу и шлем с пышным плюмажем. К слову сказать, он любил любые воинские торжества со своим участием.

Дальше шли солдаты «в турецком белом платье, головы повиты платками турецкими». После них — солдатский Бутырский полк, снискавший в двух Азовских походах славу одного из лучших в русской армии. Триумфальное шествие замыкали московские стрелецкие полки Большого полка Патрика Гордона во главе со Стремянным, государевым — полковников Канищева, Елчанинова, Кривцова, Протопопова и Михаила Сухарева.

На всём протяжении шествия петровских войск по московским улицам и площадям стояли ряды стрельцов. При проезде мимо них царских генералов, большого воеводы боярина Шеина и самого Петра Алексеева они не без удовольствия палили из своих фузей в воздух. Потревоженные частой ружейной пальбой стаи воронья с громким карканьем носились над столицей.

От триумфальных ворот торжественная процессия переправилась через мост, вступила в Белый город через Всесвятские ворота. В Кремль полки вступили через Троицкие или, как тогда они ещё назывались, Предтеченские ворота. На том военный парад по случаю взятия турецкого города-крепости Азов завершился.

Отдав приказание распустить стрелецкие полки по их слободам, а бутырцам идти в Бутырки по солдатским избам, Патрик Гордон сел на коня и заторопился на Кукуй, к семье. Он вёз скромные подарки — трофейные турецкие ружья, ятаганы и кинжалы, а также богатый восточный ковёр, которым одарил его донской атаман Фрол Минаев.

В Немецкой слободе генерала встречали не только семейство, но и добрая половина иноземной слободы столицы Московии. Звучали приветствия и заморская музыка. Гордону щедрые «немцы» преподнесли по такому случаю немало подарков, в основном вина.

Сияющий лицом и кирасой Патрик Гордон только и слышал со всех сторон в свой адрес искренние слова:

   — О, наш генерал, ты не только прославил под Азовом служилых кукуйцев, но и родную Шотландию...

Праздничный день закончился «некоторым» столкновением, как пишет Патрик Гордон, главнокомандующего генералиссимуса Алексея Семёновича Шеина и Петра. Первый из них забрал к себе домой отобранные у турок знамёна. Он, несмотря на увещевания генерала-шотландца, вознамерился считать их своей личной военной Добычей. Генерал возражал ему, стараясь образумить боярина-воеводу.

   — Все туркские знамёна — моя трофейная добыча. Я сам главнокомандующий. Ещё на Руси ни один боярин не носил звания генералиссимуса, как я, Шеин...

   — Ваша светлость, князь, знамёна вражеские есть добыча всей армии-победительницы. И прежде всего нашего государя, хотя он и был на войне бомбардирским капитаном.

   — Нет. Знамёна азовские мои — и только. Я был на войне большим воеводой. Все приказы после царского прочтения подписывались моей рукой, в моём шатре.

   — Но знамёна требует не кто иной, как его величество.

   — Всё равно не дам. Знамёна турские, азовские — мои, воеводские...

Однако вечером царь потребовал турецкие знамёна к себе, чтобы показать их семейству Романовых, своей родне. Боярин Алексей Семёнович отказался их выдать посланному стольнику. Только на третий раз, получив от монарха строгое внушение, Шеин согласился отдать ему трофейные знамёна султанского гарнизона Азовской крепости.

Патрик Гордон, уважительно относившийся к этому русскому боярину с богатой воеводской родословной, только качал головой:

   — Ну и ну. Уж в таком-то деле ослушаться государя дело неслыханное. Где же здесь генеральская дисциплина?

С возвращением царя-батюшки древняя Москва зажила прежней жизнью. Для простонародья, служилых иноземцев и столичной знати была устроена показательная казнь изменника Яна Янсена. Историк Иван Афанасьевич Желябужский в своих «Записках» так отметил сие не рядовое для столицы событие:

«И вор изменник Якушка за своё воровство в Преображенском пытан и казнён октября в 7 день. А у казни были князь Андрей Черкасский, Фёдор Плещеев: руки и ноги ломаны колесом и голову на кол воткнули».

Пётр был на казни инкогнито. Генерал Патрик Гордон приехал вместе с сыновьями, судьба которым уготовила службу в русской армии. Отец хотел показать им всю суровость наказания за воинскую измену в Московском царстве. Присутствовали почти все служилые иноземцы из Немецкой слободы.

Созерцая кровавое зрелище, седоволосый военачальник говорил таким же, как и он, «немцам» в ботфортах, шляпах и при шпагах:

   — Такое делается за измену не только в Московии. В моей Британии, Швеции или у поляков наказания за воинскую измену ничем не отличаются от здешних.

   — Господин генерал, чему удивляться — это же варварская Московия, а не какое-то европейское королевство или герцогство.

   — Пустое говорите. В мире нашем всё едино, господа ландскнехты. Мы же наёмники, клятву на верность дававшие...

...Зима проходила в подготовке знаменитого петровского Великого посольства в Европу. Гордон продолжал начальствовать над бутырцами, много времени отдавал обучению новонабранных солдат. Он по-прежнему часто встречался с государем, а тот посещал его дом. В один из таких дней монаршьего посещения «служилый иноземец» чуть не получил высочайшее неудовольствие.

14 октября Патрик Гордон собрал у себя шотландцев-католиков, проживавших в Немецкой слободе и остававшихся верными королю Иакову. Хозяин с гостями праздновали в тот день рождение королевского регента, причём пили за здоровье короля Иакова, которого московский монарх откровенно не жаловал. Сам генерал произнёс свой любимый для подобных случаев тост:

   — Пусть здравствует монарх верных ему во все времена шотландцев! Пусть здравствуют и мы с вами, верноподданные монарха-католика! Мы ему верные палаши и мушкеты!

В ответ на сказанное из гордоновского дома на всю Немецкую слободу неслось дружное и троекратное:

   — Виват! Виват! Виват!

Царь прибыл в гостеприимный дом Гордонов в 5 часов вечера привычно, без предварительного предупреждения, когда «кромольные тосты» были уже произнесены. Теперь можно было пить за что угодно, благо стол ломился от вин и угощений.

Сопровождавший его Преображенский сержант Алексашка Меншиков тоже как будто ничего не заметил, демонстрируя перед гостями белый офицерский шарф. При виде такого нарушения воинской амуниции генерал смолчал, зная, что царскому любимцу дозволяется многое. В противном случае Пётр Иванович дал бы самый строгий нагоняй любому младшему чину, «посягнувшему» на часть офицерского обмундирования. Самое малое, что мог услышать в таком случае виновник от Гордона, были слова: