— Прикажи барабанщикам играть сигнал отбоя. Надо уносить ноги, иначе наших многих турки побьют.

Генерал-майор Франц Фульф, впервые видевший такое дело осадной войны, было запротестовал:

   — Господин комендант! Нельзя отступать после такого успеха. Надо отбить контратаку и удержать за собой батарею во что бы то ни стало. Тогда будет у нас красивая победа.

   — Вы правы, господин генерал. Атаку, может быть, мы и сумеем отразить. Но смотрите — турки разворачивают пушки и мортиры соседних батарей. Они же прицельно засыпят наших у трофейных пушек бомбами и ядрами.

   — Вижу, Пётр Иванович. Вы правы — пора бить отбой. Там же и мои солдаты...

Ходившие на вылазку солдатские роты и стрелецкие сотни возвращались, отстреливаясь от турок, возбуждённые и радостные. Хотя успеха было на час, воины возвращались в бодром состоянии духа. С собой они уносили взятый в апрошах сапёрный инструмент — кирки, лопаты, заступы, топоры. Порох на осадной батарее был рассыпан по земле и перемешан с пылью.

Турецкие осадные орудия простреливали осаждённую крепость насквозь. Гордон, предвидя в ближайшем времени скорый генеральный штурм, просил новых подкреплений. Но воевода Григорий Ромодановский, опытный полководец, знал, что большое скопление войск в Чигирине неизменно пело к потере людей, и потому новых полков в город не отправил. Царский боярин просчитался в главном — он переоценил способность гарнизона Гордона к дальнейшей обороне крепости.

Чигиринский комендант не знал покоя ни днём, ни ночью. 4 августа полковник, объезжавший линию укреплений, заметил, что турки увозят из ближайшей траншеи четыре самые большие пушки, которые у всех на глазах тащили подгоняемые плётками верблюды. Ночью турки укрепили занимаемые позиции у левого края проделанного пролома в крепостном валу, сделали бойницы для мушкетов и прикрыли их мешками с шерстью и землёй. Так прямо перед валом возник хорошо защищённый вражеский форт. Теперь пехотинцы-янычары стреляли в осаждённых, не опасаясь ответной пальбы.

Встревоженный комендант приказал усилить дозоры. Ночью с городского вала бесшумно спустилось в глубокий и широкий крепостной ров с десяток стрельцов-слухачей. Утром осаждённые обнаружили неприятельский подкоп у самого пролома.

О том, что он ведётся, комендант узнал и из другого «источника». По всей длине крепостного вала, обращённого в поле, у его внутренней стены на равном расстоянии были вырыты глубокие земляные ямы — так называемые «слухи». На дно их ставилась миска с водой. Если в этом направлении осаждавшими велись подкопы, то по воде расходились небольшие круги.

По приказанию Гордона на подкоп была брошена из мортиры большая бомба. Комендант сам наводил её на цель. От взрыва бомбы свод в подземной минной галерее, несмотря на все подпорки, обрушился, завалив работавших там турок. С вала было видно, как спасшиеся от обвала землекопы выскакивали из галерии в апроши. На месте разрушенного подкопа образовалась хорошо заметная продолговатая яма от осевшей земли.

Под вечер того дня войска воеводы Ромодановского приблизились к Чигирину и разбили на противоположном речном берегу походный лагерь — на виду у крепости. Царский воевода в тот же вечер прислал в замок по мельничной плотине к Гордону новоприборный драгунский полк под начальством полковника Юнгмана, чтобы восполнить потери в людях. Помощь пришла как нельзя кстати. Новоприбывшие в заплечных мешках принесли несколько десятков пудов пороха и свинца для литья пуль в листах.

Комендант крепости не скрывал радости при виде юнгманских драгун и самого полковника, которого он хорошо знал лично по Кукуйской слободе:

   — За порох от меня большая признательность. Сейчас же прикажу его поделить между полками. Что передать велел князь Григорий?

   — Воевода государя приказал держать крепость. Царскому войску до крепости рукой подать...

Чигиринский комендант попытался проявить частную инициативу. 5 августа он отправил боярину-воеводе подробное донесение о ситуации, сложившейся вокруг осаждённой крепости. Полковник Гордон предлагал боярину Ромодановскому перенести походный лагерь к самому городу, навести на реке Тясьмин мосты ниже и выше Чигирина и напасть на вражеский лагерь. Или, по крайней мере, сделать вид, что на него готовится атака.

Григорий Григорьевич Ромодановский не имел «царского слова» на новую генеральную битву с османами, как на Буджинских полях. Он только отправил к Гордону новые подкрепления: шестерых полковников с 2500 солдатами и 800 стрельцов. В тот день после обеда турки взорвали часть крепостного вала и предприняли приступ, который был с трудом отбит. В крепостном рву остались лежать несколько сотен «побитых» — стрельцов, солдат, казаков, янычар, валахов, албанцев и иных османов.

Обеспокоенный Патрик Гордон приказал немедленно заделать пролом. Солдаты, стрельцы и казаки под вражеским пушечным огнём начали земляные работы. Восстанавливать разрушенные укрепления становилось всё труднее — не было брёвен, землекопы, охраняемые выдвинутыми вперёд сторожевыми дозорами, могли трудиться только по ночам. Турки, давно прознав про это, нападали на дозорных. Те, отстреливаясь, отходили к пролому. Земляные работы там прерывались, поскольку в землекопов летели пули и стрелы.

Чтобы помешать неприятелю вести осадные работы, полковник Гордон собрал военный совет. На него он пригласил полковых командиров, генерала Вульфа, посланцев от боярина-воеводы. Речь велась о большой вылазке осаждённого гарнизона:

   — На войне удивить неприятеля — значит нанести ему поражение. Турки привыкли, что мы делаем вылазки только в одном месте. Я предлагаю завтра поутру выйти из крепости сразу в трёх местах. Как вы на это смотрите, господа воинские начальники?

   — Можно, конечно, ударить по Мустафе-паше сразу в трёх местах. Но где взять столько людей? В полках, что принимали осаду, осталось здоровых по две-три сотни...

   — Это нам ведомо. Но с учётом подкрепления можно набрать по тысяче человек на каждое место. И на валу в других местах тогда пусто не будет.

Полковники молчаливо слушали коменданта. Едва ли не каждый из них в уме перебирал: сколько же людей он может отрядить на дело, чтобы и свой участок крепостной ограды не оголять.

   — Согласен ли военный совет на такую вылазку?

   — Согласны, Пётр Иванович. Приказывай.

   — От солдатских полков дать на вылазку по две полных роты. От стрелецких и казачьих — по три сотни. Только без хитрости, господа полковники, людей больных и негодных в поле не посылать. Чтоб каждый имел патронов полный патронташ...

Вылазку сразу из трёх мест решили провести на рассвете, когда во вражеском лагере и траншеях ещё дремали многочисленные часовые. В состав каждой вылазной группы отряжалось по тысяче человек. Но турецкие паши словно предчувствовали такой ответный ход осаждённых. Неприятельская пехота, умножившись численно, хорошо укрылась и укрепилась в осадных траншеях, которые находились против ворот крепости. Даже часовых выставили больше.

Комендант крёпости, воочию убедившись в приготовлениях противной стороны, приказал вдвое уменьшить число солдат для вылазки. Тем самым и потерь ожидалось меньше. Отменить совсем «триединую» вылазку Патрик Гордон уже не мог, поскольку о её готовности было дано знать царскому воеводе.

Атака не дала желаемого результата, поскольку турецкие пехотинцы из своих окопов теперь простреливали крепостной ров. Те, кто шёл на вылазку, не смогли в нём ни скопиться, ни укрыться от вражеского глаза. Нападавшие не сумели во всех трёх местах дойти до вражеских траншей и отошли за валы, сумев унести с собой всех раненых и часть погибших. В тот же вечер их отпели и захоронили в городе.

Турки всё чаще стали взрывать подземные мины, стремясь разрушить Чигиринские укрепления. 7 августа они взорвали мину у городского вала и вновь попытались прорваться через проделанный пролом. Державшим здесь оборону малороссийским казакам удалось отразить приступ, причём дело чуть не дошло до рукопашной схватки в проломе и на валу.