В VIII классе на днях девицы устроили почти поголовный отказ, т<ак> к<ак> было задано по учебнику, а они по методике русского языка отвыкли уже готовить уроки, т<ак> к<ак> обыкновенно все нарабатывается в классе. Могло выйти вроде прошлогодней истории с единицами. Но я на этот раз совсем не стал спрашивать и весь урок знакомил их с книгами «Развитие речи», заявив, однако, что в следующий раз отказов принимать не буду. Сегодня осердили было меня и словесницы, которые очень слабо усвоили заданные им стихотворения Некрасова. Я, раздосадованный их ответами, посадил уже несколько человек. Но тогда одна из них заметила мне: «Вы ведь каждый год это проходите, а мы еще в первый раз». Это справедливое замечание обезоружило меня. Надо, действительно, считаться с этим и быть поснисходительней.

Неожиданно пришло известие, что г. Л-ский утвержден председателем родительского комитета, тогда как немного раньше было сообщено, что он (очевидно за инцидент с Н-вым) не утверждается. Очевидно, такой перемене способствовало личное свидание г. Л. с попечителем округа. Как бы то ни было, в гимназической жизни теперь будет новый фактор. Как-то он проявит себя?

13 февраля

Сегодня был в гимназии и присутствовал на некоторых уроках председатель родительского комитета Л-ский. Педагоги встретили его очень радушно. Чувствовалось, что на этот раз мы союзники. Б-ский своим гнетом объединил нас. А когда несколько лет назад тот же Л-ский был председателем родительского комитета, то отношение педагогов к нему и к родительскому комитету было далеко не такое. Л-ский посещал уроки, на заседаниях родительского комитета наводил критику на нас; а мы, слыша об этом из частных источников, не имели средств защитить себя, хотя родители и не всегда были правы. Перед объединенными и сравнительно независимыми родителями мы стояли разрозненные и бесправные, не объединенные ни в какую профессиональную организацию. Походило на то, что мы (связанные по рукам и ногам разными циркулярами и порядками — лежим перед ними, а они, стоя над нами, наводят критику, что мы не так лежим, что это нехорошо и т. д.

Вечером проверял работы VII класса. Писали о Рудине и Агарине. Сочинения домашние, т. е. большие. И проверка их идет очень медленно. А тут еще кроме проверки правильности содержания, стиля и орфографии приходится проверять с точки зрения благонадежности, притом благонадежности даже не полицейской (с этой точки зрения благополучно), а еще более строгой — школьно-педагогической. Попадаются, например, фразы вроде «жестокое подавление восстания декабристов», «общественная мысль 40-х годов, стесненная строгой цензурой», «наступила реакция», когда «Николай I держал все общество в стеснительном положении» и т.п. С научной точки зрения все это верно, непредосудительно даже с полицейской точки зрения; но как педагог, памятуя, что все ото может попасть к начальству и быть поставлено мне в счет, я должен делать на полях строгие окрики и зачеркивать все такие места, как будто бы не соглашаясь с ними. А тут, как назло, Б-ский вчера специально вызывал меня к себе, чтобы потребовать представления ему этих работ сразу после проверки и еще до выдачи их ученицам. Хочет, наверно, опять повыкапывать что-нибудь ради своих доносительных целей. А в доносах своих он способен воспользоваться даже и не такими еще вещами. Начальница как-то написала на адресе попечителю: «Его Высокопревосходительству», вместо «Его Превосходительству». Б-ский заметил, что она не по чину взвеличала его. «Ну что ж?» — отвечала та: «Маслом каши не испортишь!» И что же оказывается? Б-ский не преминул донести в округ в официальной бумаге о таком якобы непочтительном выражении начальницы. Если же дело касается политики, тут уж надо вовсе ухо остро держать. А то того и гляди слетишь! Правда, не очень лестно и служить-то при таких условиях.

В материальном отношении можно и без казенного места заработать эту сотню рублей частными уроками. Даже некоторые из моих учениц, только окончившие гимназию, получают не меньше от частных уроков; а бывшие реалисты, попавшие, например, в топографы, получают уже и более моего. Одного только будет жаль — это общения с молодежью и возможности так или иначе воздействовать на нее. При той централизации школьного дела, какая царит у нас, педагог, выброшенный из казенной школы, принужден совсем бросить любимое дело или заниматься им только в теории. Куда же денешься при таких условиях? Где у нас свободные от правительственной опеки школы? И придется ради заработка хоть в акциз идти!

15 февраля

Вечером Б-ский созвал педагогический совет для обсуждения, как он выразился в повестке, «вопроса о текущих делах». Собственно очередными вопросами были: программа празднования юбилея и обсуждение текста всеподданнейшей телеграммы. Но в начале заседания Б-ский заявил, что самозванный секретарь Ч-ва отказалась от должности, очевидно, в ожидании того, что окружное начальство, получив ее протоколы, может ей «разъяснить». Поднялся вопрос о выборе нового секретаря. Я и председатель родительского комитета Л-ский, присутствовавший еще в первый раз на заседании, стали говорить, что всего лучше сначала записками наметить кандидатов, а потом тех из намеченных, кто пожелает, подвергнуть баллотировке. Б-ский же воспротивился этому и стал настаивать, чтобы желающие занять эту должность сами заявили о том. Мы говорили, что это неудобно, т<ак> к<ак> здесь важно, кого почтят своим избранием другие, сам же напрашиваться на эту честь едва ли кто пожелает. Приводили в пример практику всех других учреждений с выборными должностями, например, выборы в Государственную Думу, избрание ее президиума, наконец, выборы родительского комитета. Но на Б-ского, по обыкновению, никакие доводы не действовали. Противодействие еще больше разожгло его упрямство, и он, что называется, «закусил удила». Вместо предложенного нами списка он стал опрашивать каждого из присутствующих, не желает ли он быть секретарем. В результате, как и следовало ожидать, никто не проявил желания. Наступило томительное молчание. Наконец, некоторые члены совета, ввиду неотложности вопросов, связанных с юбилеем, предложили устроить заседание хотя с временным секретарем. Но Б-й, несмотря на мое предложение, не ставил этого вопроса на голосование, и мы опять молчали. Снова стали толковать о способе избрания, хотя бы и временного секретаря. Б-й все время твердил, что в его практике такого способа не встречалось. А когда ему приводили примеры из практики здешних гимназий, он не обращал на ото внимания. Зашла речь и об избрании Ч-вой, причем я сказал, что тут законного избрания не было; начальница поддержала меня. Тогда и Б-ский сознался, что он — по малоопытности — мог и ошибиться: но почему же ему другие не указали на ото? Но теперь, обнаруживая ту же неопытность, он не хотел никого слушать, а стоял на своем. Пока не прийдет из округа специального разрешения этого способа, до сих пор он не позволит его употреблять, — заявил Б-ский. Мы стали настаивать хотя на избрании временного секретаря и стали уже уговаривать прежнего секретаря К-ву. «Много чести!» — отпалил Б-ский. К-ва, услышав это, кажется, отказалась. Из остальных тоже никто не пожелал секретарствовать. Снова водворилось молчание. «Прошло уже полчаса», — заявил Б-й и объявил заседание закрытым. Таким образом, благодаря поведению председателя деятельность педагогического совета приостановилась на неопределенное время, и вопросы, подлежавшие его обсуждению, будут, очевидно, решаться «в административном порядке», т. е. властью председателя. Такой финал ошеломил всех присутствующих. Особенно был возмущен председатель родительского комитета, который впервые воочию увидел наши порядки и обращение Б-ского с педагогами.

16 февраля

После вчерашней истории я долго не мог уснуть и пошел в гимназию с тяжелой головой. А там ждали новые неприятности. Б-ский сегодня, что называется, «рвет и мечет». Когда учительница математики сообщила ему, что устраивает пробный урок в понедельник, он сказал, что это для него неудобно, и, не обращая внимания на ее возражения, заявил, что он как начальник учебного заведения переносит этот урок на Великий пост. Дальше началось уже нечто анекдотическое. В перемену он был с начальницей в кабинете. Когда же она ушла на люк, он вдруг пишет ей две официальные бумаги за номерами и посылает из кабинета со сторожем и разносной картой в класс, где она занималась. В одной бумаге он потребовал, чтобы она представила ему список стихотворений, разученных для юбилейного акта; а в другой, что у царского портрета «поломалась Корона и рама облезлая», а потому он предлагает ей «исправить Портрет в отношении Короны и позолоты в 24 часа» (буквально!) и следить, сверх того, за тем, чтобы царские портреты висели всегда прямо. Не успели мы еще очувствоваться от этого, как пришло новое известие. Б-ский не пошел на свой урок, а вместо этого потребовал у библиотекарши ключи и вдвоем с классной дамой Б-вой произвел в библиотеке обыск и «выемку», захватив несколько книг. Когда уроки подходили уже к концу, библиотекарша (та самая К-ва, которую мы намечали вчера в секретари) получила от Б-ского официальную бумагу с запросом, какие меры принимались ею для недопущения в библиотеку «тенденциозных изданий левого направления», и если таких мер не принималось, то пусть она «уничтожит» все такие книги, находящиеся в библиотеке, и представит ему их список. Библиотекарша, видя в этом акт личной мести Б-ского за вчерашнее, не знала, что и делать, т<ак> к<ак> допущение или недопущение книг в библиотеку в ее компетенцию вовсе не входит; уничтожать же гимназическое имущество она тоже не имеет права, тем более что и определение книг «тенденциозно левых» дело субъективного вкуса; а она с содержанием большинства книг даже и не знакома. Пока мы «судили и рядили», явился сторож, посланный председателем из его квартиры со словесным приказанием начальницы: немедленно опечатать библиотечные шкафы (ключ уже и так был у председателя) и, затворив вход в библиотечную комнату, представить ему этот ключ. Это распоряжение, по существу глубоко возмутительное и нелепое, шло, сверх того, вразрез с его официальной бумагой библиотекарше: притом и передано было, несмотря на всю свою важность, через швейцара. Поэтому начальница отказалась исполнять его и потребовала в свою очередь, чтобы Б-ский прислал ей официальную бумагу. Долго велись такие переговоры (все через того же сторожа). Наконец, Б-ский перестал требовать опечатания библиотеки, не возвратив, однако, ключа от шкафов. Собирается, значит, сам снова устроить обыск. Не пригласит ли еще для содействия жандармерию? А может быть, сам же и подбросит что-нибудь для уличения нас в крамоле. От такого субъекта всего можно ожидать!