20 марта

Сегодня утром один знакомый принес мне номер «Русского знамени», где оказался донос на наш персонал и на меня в частности. Статья названа «Язвы Н-ской женской гимназии» с подзаголовком: «К сведению г. министра народного просвещения». Главное внимание уделено мне. Я называюсь прямо по имени и фамилии, характеризуюсь как крайне левый и притом как учитель, который старается сделать учениц «сознательными», и таким «сознательным» ставит незаслуженно хорошие баллы, тех же, кто не поддается его влиянию, преследует двойками. В пример этого приводится П-на, которой я ставлю двойки будто бы за то, что она ходит в церковь и поет на клиросе. «А когда стал заниматься с ней бесплатно новый начальник гимназии Б-ский, стало еще хуже, т<ак> к<ак> я стал ей единицы ставить». Вообще в этой статье, написанной весьма безграмотно и наполненной грубой руганью («мразь», «провокатор» и т.п.), весь наш персонал изображается как неблагонадежный. «Один только предан правительству и русский человек — это новый председатель педагогического совета Б-ский, да еще В-ва ничего». Статья эта сначала прямо ошеломила меня своей бесцеремонной ложью и грубым тоном. Притом ведь и последствия могут быть очень плачевные. К голосу такого органа наше Министерство весьма чутко, а тут возводятся некие обвинения, которые могут даже и жандармерию всполошить. Потом, несколько успокоившись, я понял, откуда все это исходит. Это без сомнения дело рук Б-ского. Может быть, писал он и не сам, но писано все это с его слов. После того как он узнал, что «за его сочинение» я поставил 2–, он стал расспрашивать меня об одном благотворительном обществе, где я состою секретарем. Я еще удивился тогда этому. Но теперь все понятно. В корреспонденции «Русского знамени» это общество спутано с другим, относительно которого было ныне какое-то жандармское дознание, и написано, что я секретарствую в этом именно обществе. Ввиду того что в этой статье сколько угодно ложных инсинуаций, есть материал для судебного преследования газеты. Проучить «Русское знамя» следовало бы, но все это сопряжено с хлопотами, расходами, да не вполне удобно и судиться, когда придется выяснять чисто педагогические вопросы, вызывать свидетелями учениц, родителей, учителей. А с другой стороны, неудобно и замалчивать это дело, т<ак> к<ак> местные союзники, поднятые на ноги Б-ским, усердно распространяют эту статью, известную теперь уже и ученицам.

21 марта

Рассказал о статье ревизору, который отнесся сочувственно. Он вместе с Б-ским производит теперь осмотр библиотеки и все книги, которые Б-ский находит подозрительными, откладывает и переписывает. Б-ский, воочию проявляя свою начитанность, включает в разряд таких книг и «Сигнал» Гаршина, и «Невский проспект» Гоголя, и «Историю русской интеллигенции» Овсяннико-Куликовского, и «Что такое обломовщина?» Добролюбова. Но оказались, как назло, в библиотеке книги вроде Каутского, Маркса, Энгельса. Правда, они были выписанные еще в 1906 г., когда и округ смотрел на это сквозь пальцы. Мы же, теперешние педагоги, даже не знали о их существовании в нашей библиотеке, и ученицы их, разумеется, не читали. Но для Б-ского это очень хороший козырь.

25 марта

Оказывается, обо мне еще была где-то корреспонденция, т<ак> к<ак> ревизору прислана вырезка «Осведомительское бюро». Там опять-таки приводятся как раз те факты, которые делал предметом своих доносов и Б-ский: приводятся авторы, которых, по моей рекомендации читают ученицы, говорится, что я прохожу Герцена, что я отказался читать речь на юбилее и т.п. Опять ясно, откуда это исходит. Тон такой же кабацкий, какой обычен в правой прессе. А в заключение сообщается, что «некие «мавры» с нетерпением ждут», когда мне запретят заниматься педагогической деятельностью и «вывезут» меня из города.

26 марта

Весь вечер сидел у ревизора. Он читал мне пространные доносы на меня Б-ского, а я делал заметки, чтобы писать потом объяснения. И чего тут только нет! И неумение мое разбираться в пробных уроках («с больной головы на здоровую»!), и игнорирование баллов председателя (когда при двух пятерках и его четверке поставили пять), и все другие столкновения с ним, изложенные или фактически неправильно, или с особенным освещением. Меня он рисует как человека левых убеждений, но в то же время «умного, смелого, изворотливого», который мягок в обращении, но упрям («закоренелый какой-то: только побледнеет, но сделает по-своему»); а потому особенно вреден и опасен. Но вместо фактов почти все инсинуации: то говорится, что я все время только Герцена изучаю (а сам в VIII классе ни на одном уроке не был!), а Крылова и Григоровича не прохожу и на церковную литературу (древнюю) мало внимания обращаю; то вдруг заявляется, что мои лучшие ученицы похожи на социал-демократок (чем — спрашивается?). В вину мне ставится также и то, что у меня с ученицами VIII класса «товарищеские отношения», что я с ними «запанибрата», заступаюсь за них: «остается только на него юбку надеть», — развязно комментирует Б-ский. Вообще тон самый разухабистый (несколько раз, например, встречается выражение «брякнула» вместо «сказала»), так что далее округ принужден был сделать ему за это замечание. Излагаются и наблюдения Б-ского за моим уроком в VII классе (единственный люк, на котором он был!). Но что это за наблюдения! Сыщицкое ухо Б-ского уловляло только «неблагонадежность», которую и увидало, например, в словах «царь познания и свободы», «восстал против Бога» и т.п., что, разумеется, относилось к лермонтовскому Демону; упоминание о Великой французской революции и восстании декабристов тоже отмечено им с соответствующими комментариями. Чисто литературная же часть урока оказалась для него совершенно непонятной. Например, по поводу интересных параллелей между творчеством Байрона и Лермонтова, между лермонтовским Демоном и байроновским Люцифером, у Б-ского только одно ироническое замечание: «Какая-то лекция о чертях!» И это еще человек, которому тоже приходилось преподавать литературу! Он, оказывается, ждал «самого интересного», когда я сам стану рассказывать, но я этого удовлетворения ему не доставил и в конце урока сказал, чтобы ученицы к следующему разу прочли «Мцыри», что мы и будем потом разбирать. Это опять возмутило нашего «сверхпедагога». По его мнению, это — «задавание от сих до сих». Б-ский считает, видимо, более целесообразным, чтобы ученицы совсем не читали литературных произведений, а усваивали их содержание только со слов учителя. Более серьезные обвинения против меня — это обвинения в безграмотности моих учениц, в доказательство чего Б-ский представил тетради восьмиклассниц; притом еще некоторые ошибки оказались у меня пропущенными, что ревизор поставил мне на вид. С точки зрения направления могут меня подвести списки книг, читавшихся ученицами по моей рекомендации. Вообще же доносы Б-ского — нечто невероятное по своей мелочности, бестолковости и грубому, вульгарному тону. Изложение совершенно неумелое; нередки даже грубые орфографические ошибки, как, например, «отчайный казуист». Основная же идея в том, что у нас какая-то сплоченная шайка левых с комитетом во главе. И Б-скому одному приходится бороться с этой организацией!

«Чем это кончится, Боже? Чем это кончится, чем?»

27 марта

Несколько дней тому назад ревизор внезапно зашел на урок к Б-скому в VII класс и попросил у него французскую книжку, по которой он следил за переводом учениц. И что же оказалось? Над французскими словами у Б-ского были надписаны русские! Это воочию показало ревизору, что за учитель Б-ский, и он с тех пор вот уже несколько дней не показывается в гимназии. Не от страха, конечно, а просто чтобы не обнаружить еще раз своих познаний по «специальности». Личность его теперь, кажется, достаточно выяснилась уже и для окружного начальства. И еще вопрос: чья возьмет? Невежество и глупость еще не такие преступления, как «неблагонадежность», в которой он старается нас обвинить. И на почве оскорбленного самолюбия этого упоенного властью самодура ведется теперь большая игра против нас. Пущены в ход и официальные доносы, и газетные инсинуации, и хлопоты «союзников». Сегодня, например, один из них, уже один раз бывший у ревизора, снова выпросил себе аудиенцию, чтобы — со слов самого Б-ского — еще раз взвести на нас разные обвинения. Приходится уже серьезно подумывать о пере мене службы. В современной школе для меня места, видимо, нет. Правда, неблагодарная работа над тетрадями мне уже надоела. Но педагогическая деятельность мне все-таки по душе, и было бы жаль совсем бросить ее. Тем более что дела с ученицами теперь как раз идут хорошо. В VIII классе начали теперь проходить Достоевского, с каким напряженным вниманием слушали мои «словесницы» и «вольнослушательницы», когда я читал им сегодня статью Мережковского. Какой это все-таки славный народ! Такой отзывчивости и чуткости ко всему живому, хорошему, не встретишь среди нас, людей взрослых.