14 декабря

Вчера начальница на основании распоряжения учебного округа сказала ученицам, отпущенным на вечер в торговую школу, что танцевать им не разрешает. Председатель же, узнав об этом, в пику ей заявил: «А я Вам разрешаю». Когда же она уличила его в незнании циркуляра, он сейчас же свернул на другое и сделал ей замечание за то, что у нее будто бы мало баллов за устные ответы. Вообще против начальницы и против меня он особенно точит зубы. По-видимому, он и его фаворитка — г-жа В-ва хотят спихнуть нас, чтобы самим занять наш предмет (русский язык), т<ак> к<ак> его они знают все-таки больше французского. С целью к чему-нибудь придраться он потребовал представить ему новые классные работы словесниц, а в старых копается уже вторую неделю. И уже прямо у восьмиклассниц, не обращаясь ко мне, потребовал представить ему программы того, что они проходили по моим предметам.

Протокол даже первого совета все еще не представлен нам для подписи. А когда председатель узнал от своей шпионки Ч-вой, что мы собираемся писать особые мнения, то заявил, что он этого не позволит. «Если хотят, пусть жалуются на меня, — сказал он, — но только через меня же!»

Сегодня была первая конференция для разбора уроков историчек, и председатель сразу же заявил себя на ней. Грубых ошибок, наделанных одной из учениц, он не заметил и расхвалил урок. А другой практикантке, давшей действительно хороший урок, поставил в вину, что она как-то не так держала голову, и поэтому, когда урок ее стали оценивать и учительницы этого предмета поставили 4 и 4, он со своей стороны поставил 2.

15 декабря

Сегодня, к нашей радости, председателя в гимназии не было, и чувствовалось гораздо спокойнее и веселее. Этот человек умеет в один день наделать столько пакостей, что и в неделю не переваришь. Наверно, и сегодня, сидя дома, строчит на нас доносы.

Единственная отрада при таких условиях само дело, которому я служу, и отношение ко мне учениц. А в этом отношении пока дела идут хорошо. На уроке среди этой милой молодежи, такой в общем живой и непосредственно-веселой, невольно отдыхаешь душой. Вчера, например, я с удовольствием провел все уроки. В VI классе при напряженном внимании класса читал чудную главу из Радищевского «Путешествия»: «Сон сидящего на престоле». В VII весь урок говорил о лирике Лермонтова и о его личности, разбирал его стихотворения и читал их. Я сам проработал этот материал, всегда с любовью даю этот урок, и девицы, видимо, тоже чувствуют это. В V классе ныне у нас также хорошие отношения. Сегодня было задано о народных сказках, и этот материал очень оживил класс, состоящий почти из детей. Недурно идут дела и в VIII классе. Вот я спрашиваю по педагогике, девица пугается, и я, желая навести ее, задаю несколько вопросов подряд. «Нельзя так задавать сразу несколько вопросов», — делает мне замечание одна восьмиклассница, видимо, помнящая мои наставления по дидактике. Я объясняю, что это наводящие вопросы. «Что Вы сейчас спросили?» — перебивает, немного погодя, другая ученица. «А вот если Вы все сразу будете меня спрашивать, тогда уж я вовсе не буду знать, кому отвечать», — говорю я, и урок так же мирно продолжается дальше.

16 декабря

Сегодня воскресенье. Но не отдых, а, пожалуй, еще большее утомление приносят мне праздники. В будни занятия носят хотя более разнообразный характер. До 3-х часов ведешь уроки в гимназии, а часов с 6–7 сидишь дома за сочинениями учениц. Сегодня же в течение целых 10 часов просидел за исправлением тетрадей, на это же ушел и вчерашний предпраздничный вечер. А завтра после такого «праздничного отдыха» придется с утра сидеть на уроках, а вечером, сверх того, идти на репетицию в VIII класс, т. е. спрашивать за целое полугодие больше чем 30 учениц.

17 декабря

Разрешив ученицам устроить ученические вечера с танцами, наш председатель, несмотря на запрещение начальницы и на специальный циркуляр из округа, разрешил гимназисткам идти на бал, устроенный чиновниками землеустройства. Туда же пошел и он сам и так разошелся, что дозволил ученицам пробыть там среди взрослых мужчин целую ночь. Очевидно, с его точки зрения это имеет большее воспитательное значение, чем скромный ученический вечер. Вот уж, действительно, чего моя нога хочет?

18 декабря

Инцидент на весеннем экзамене по истории, наконец, отозвался. Председатель вызвал историчку и сообщил ей содержание пришедшей из округа бумаги, где она обвиняется в подрывании у учениц патриотического чувства и в сообщении превратных сведений об ученых трудах. В подтверждение первого приводится часть ее программы (утвержденной тем же окружным начальством), где упоминаются оуэнизм, фурьеризм и т.п. А второе доказывается уже явной ложью по ее адресу: будто бы она сказала на экзамене, что труды Соловьева не имеют научного значения, — так истолкован тот факт, что она не пользовалась Соловьевым в VIII классе, т<ак> к<ак> изучала не затронутый в его истории XIX в.! В вину ей также поставлено то, что она (основываясь, между прочим, на статьях, печатавшихся в «Педагогическом сборнике военно-учебных заведений») рекомендовала своим ученицам для ознакомления с историей декабристов произведения Довнар-Запольского, названные в бумаге «не имеющими научного значения, тенденциозными книжонками». В заключение же историчка предупреждается, что если станет продолжать преподавание в том же духе, то будет уволена от должности.

С четвертого урока должна была начаться полугодовая репетиция у моих словесниц. В зале уже было все приготовлено для этого. Но председатель зашел в V класс, сел там на парту и сказал, что репетиция будет не в зале, а здесь. Никакие доводы не помогли. Пришлось перетаскивать стол, стулья. А председатель, видимо для оригинальности, так и не сел с нами за стол, а остался на парте. Началась репетиция. Я каждую ученицу спрашивал но грамматике, а потом предоставлял ее председателю. Тот каждую заставлял писать на доске несколько замысловатых в орфографическом отношении слов и фраз, потом брал из хрестоматии какой-нибудь отрывок и велел по книге прочитать его, испытывая умение читать выразительно. Потом гоняли по грамматике. Дальше я спрашивал по словесности, а нагом начинал спрашивать по словесности и председатель. По словесности девицы сдавали Герцена и Л. Толстого. Из программы я выключил все опасные пункты и спрашивал у учениц самые невинные вещи. Председатель же, видимо, хотел подсидеть меня с точки зрения благонадежности, и вдруг задал вопрос ученице, отвечавшей о «Кто виноват?», вопрос: «А не знаете ли Вы, как в своих публицистических произведениях Герцен отзывается о духовенстве?» Девица ничего сказать не могла (да мы этого и действительно не касались), а я заявил председателю, что таких статей мы не изучаем и такого вопроса в моей программе нет. Он покраснел как рак и замолчал. В другой раз он задал тоже довольно странный вопрос: не знает ли ученица, где сказано у Толстого, что бывает две субординации: официальная и неофициальная, и что по официальной субординации генерал выше юнкера, а по неофициальной может быть и юнкер выше генерала. Это излюбленная идея нашего председателя, единственная идея, усвоенная им из произведений Толстого и применяемая им к себе, т<ак> к<ак> он постоянно твердит о своих связях в Петербурге, которые ставят его выше ближайшего (окружного) начальства. Но к проходимому нами курсу такие вопросы ровно никакого отношения не имеют, и я опять указал это председателю. Наконец истязания моих словесниц кончились. Стали выводить баллы. У председателя, как и следовало ожидать, баллы оказались ниже, чем у всех других экзаменаторов. Когда же дошли до оценки ученицы К-р, которая безукоризненно отвечала на все вопросы и мои, и председателя, то оказалось, что у трех экзаменовавших ее преподавателей русского языка ответ ее, как она вполне заслужила, оценен пятеркой, председатель же поставил… 3–. Никакой мотивировки этого он не дал, переубеждать было невозможно, и пришлось вывести в общем 4. Когда же ученицам объявили баллы, то у них невольно вырвалось восклицание: «К-р только 4?!». Что бы сказали они, если бы узнали, что нашелся субъект, поставивший за такой ответ даже 3–?