3 января

Сегодня неожиданно получил повестку, приглашающую на экстренное заседание педагогического совета «для обсуждения вопроса об увольнении ученицы VIII класса А. за поступок, позорящий ее как ученицу гимназии». «И Святки даже не прошли без какой-то истории, — недовольно подумал я. идя на совет. — Наверно, попалась в маскараде или в кофейной». Но оказалось гораздо хуже. Председатель, живя в гостинице, слышал откровенные признания живущих там актеров и коммивояжеров, что у них бывают гимназистки. Приглашали даже самого председателя встретить вместе с ними в компании гимназисток новый год. Б-ский отказался и, известив полицию, устроил в ночь на новый год облаву в гостинице, но гимназисток там не оказалось. Рядом с его номером происходило тоже что-то подозрительное. Каждую ночь в комнате живущего там молодого актера звучал женский голос, напоминавший Б-скому голос одной гимназистки. Он даже мельком видел ее в коридоре, но еще не был вполне уверен. Он начал следить, но — с помощью горничных и швейцаров — таинственной незнакомке удавалось ускользать. Наконец, в ночь на 3 января Б-ский проследил, что в этот номер прошла из маскарада женщина, похожая по фигуре на восьмиклассницу А. Когда в гостинице успокоились, он пошел в полицию, захватил гимназических швейцаров, и в четвертом часу ночи вся честная компания (полицейский надзиратель, конный стражник, 2 швейцара из гимназии, управляющий гостиницей и председатель педагогического совета) вломились в номер к актеру, где застали его вдвоем с гимназисткой А. Сегодня на совете Б-ский и поведал о своих похождениях в стиле Шерлока Холмса. Самый факт, переданный Б-ским со всеми подробностями (до скрипа кровати включительно), всех страшно ошеломил. Как-то не верилось, что наша гимназистка, на которую мы привыкли смотреть как на девочку (хотя и любившую пококетничать), может так поступить. Возражать тут, конечно, уж не приходилось, и А. была единогласно уволена из гимназии. Б-ского же эта история, конечно, подымет в глазах начальства. Ведь теперь сыщицкие способности ценятся выше всего!

4 января

Виделся с одним коллегой из мужской гимназии, который ездил вместе со своим директором Н-вым в соседний город. По дороге Н-в о многом довольно откровенно болтал; говорил и о нашей гимназии. Как и следовало ожидать, он о нашем педагогическом персонале самого скверного мнения. «Ведь они ничего не стоят, — говорил он, — кроме классной дамы В-вой». Обо мне же отозвался как о погибшем человеке, который висит уже на волоске, т<ак> к<ак> я будто бы примкнул к «партии», занимаюсь не по той программе, которую предоставляю в округ, и прохожу с ученицами (о, ужас!) Герцена. Обвинения крайне нелепые и ни на чем не основанные, т<ак> к<ак> программы, по которым я занимаюсь, хотя и отступают от обычных, но не скрываются мной и каждый год утверждаются округом; Герцена я прохожу потому, что он еще при Шварце включен в программу мужских учебных заведений и помещен в учебнике Сиповского; под «партией» же Н-в, очевидно, подразумевает нашу гимназическую корпорацию, которая не желает беспрекословно подчиняться таким господам, как Б-ский и Н-в. Но как ни нелепы все эти обвинения, однако, дойдя до округа, они действительно могут сыграть свою роль. А если уже дошли (а Б-ский с Н-вым, да еще прошлогодняя начальница К-ч, наверно, этому посодействовали), то положение мое может действительно оказаться весьма шатким. Поэтому, занимаясь с ученицами, приходится думать не столько об интересах обучения, сколько о том, «как бы чего не вышло». Придется выбрасывать из курса наиболее ценный багаж, придется при освещении некоторых фактов ограничиваться туманными фразами — одним словом, придется фальсифицировать науку. И это судьба не только словесности, но и всех гуманитарных наук. Невольно позавидуешь физикам и математикам; в их науках можно все-таки оставаться объективным и не навлечь обвинения в крамольности.

7 января

Началось зрение. Но не с новой энергией после отдыха приступил я к нему, а с чувством какой-то и физической, и духовной подавленности. Отдохнуть, как следует, не успел. А тут еще целый ряд неприятных известий. Б-ский, оказывается, представил о всех нас (кроме своих фавориток и тех, кто с ним не имел никаких столкновений) в округ самые нелестные характеристики. Главный пункт, как и следовало ожидать, обвинение в политической неблагонадежности. Особенно достается начальнице гимназии и четырем преподавателям старших классов, которые чаще сталкивались с ним, отстаивая свои права, и потому причислены им к левым. В подтверждение этого обвинения относительно меня лично он представил в округ списки неблагонадежных, по его мнению, книг, находящихся в гимназической библиотеке, а также списки книг, которые читают гимназистки. Выживший из ума попечитель округа особенно ужаснулся, увидев в числе этих книг сочинения Герцена, и не какие-нибудь публицистические статьи, а безобидный роман «Кто виноват?», вышедший еще при Николаевской цензуре 40-х гг. «Это на казенный-то счет в казенной гимназии «Кто виноват?»» — возмущался старик, не зная, очевидно, ни самого романа, ни того, что он включен в гимназическую программу еще при Шварце, ни того, наконец, что я ежегодно включаю его в свою программу VIII класса, которую он сам ежегодно утверждает. И как ни нелепо все это, но для нашего брата, беззащитных педагогов, это может иметь решающее значение. Б-й может ежедневно писать на нас подобные доносы, а мы не имеем права возразить на них и даже не знаем об их содержании. В округе создастся крайне отрицательное отношение к нам, и изменит!» его мы почти не имеем возможности; а наша судьба как педагогов всецело в его руках. Весной надо ждать ревизия и под угрозой ее, как под дамокловым мечом, вести свои занятия. А Б-й, не стесняясь, стращает, что добьется своего, т. е. разгонит нас.

8 января

Получен, наконец, ответ из округа насчет родительского комитета. Из всех выбранных в комитет родителей утверждено только несколько человек. А председатель и его товарищ, несмотря на то что это лица, занимающие видные посты по министерству Двора, оказались не утвержденными. Теперь, значит, родительский комитет должен снова выбирать председателя и товарища, снова слать их на утверждение в округ (если только найдутся еще родители с высшим образованием); а ответ получится, вероятно, уже в мае.

Еще небольшой, но характерный факт из нашего учительского жития. Педагогам мужской гимназии директор Н-в запретил ужинать в клубе и ездить на пикники. Наверно, скоро запретят это и нам, т<ак> к<ак> пикники — это единственное поприще, на котором мы все-таки еще объединяемся друг с другом, а объединение в наше время не поощряется.

10 января

До какой мелочности доходит Б-ский в своих доносах на нас! Как-то в декабре, выходя из своего кабинета, он споткнулся о только что вымытый пол и упал. Начальница же с его фавориткой Ч-вой была в это время в кабинете. И вот в округ полетел донос, что начальница при его падении «злорадно усмехнулась».

15 января

Вечером был созван педагогический совет. Сначала читались какие-то националистические циркуляры Министерства, «разъясняющие» высочайший указ о преподавании в инородческих школах на родных языках учащихся. Потом стали обсуждать вопрос о праздновании юбилея Дома Романовых. Опять пошли циркуляры: о внедрении в учащихся патриотических чувств, о выписке для раздачи учащимся изданий союза Михаила Архангела и т. п. Начальница же с целью реабилитировать себя от обвинений в «красноте» предложила, сверх того, послать телеграмму на высочайшее имя. Б-ский же без стеснения улыбался при этом. Когда эти вопросы были исчерпаны, законоучитель священник П. попросил у председателя разрешения доложить педагогическому совету о тех неудобствах, с которыми сопряжено для него новое расписание уроков (расписание это составлено было по распоряжению Б-ского и в его личных интересах самозванным секретарем Ч-вой, которая постаралась угодить своему покровителю и, устроив его уроки самым удобным образом, остальные растолкала как попало). Председатель разрешил, и тогда П. заявил, что он обязан ходить на общую молитву перед уроками, а между тем по средам, по новому расписанию, его уроки начинаются не с первою, а со второго. Таким образом, первый час остается пустым, никуда использовать его нельзя, т<ак> к<ак> для хождения домой мало времени, а в гимназии тоже нечего делать. Поэтому он стал настаивать, чтобы Ч-ва изменила расписание в его интересах. Та возражала, что так устроить она не может. П. же отвечал, что если совет постановит так, то она должна будет так сделать. Б-ский тогда вскипел. Заявил, что этот вопрос (о расписании!) не входит в компетенцию педагогического совета; снял его с очереди и объявил заседание закрытым. А сам, торопливо схватив свои бумаги, как бешеный, вылетел из комнаты. Остальные, ошеломленные таким финалом, поднявшись на ноги, столпились около стола и стали обсуждать вопрос о том, в чью же компетенцию входит вопрос о расписании и почему секретарь, избираемый советом, может составлять расписание, а совет не имеет права его обсуждать. В это время вернулся в зал и Б-ский. Пробежавшись но пустым комнатам, он несколько успокоился, вмешался в наш разговор о неудобствах нового расписания и уже не возражал против обсуждения этой темы. П. еще раз попросил Ч-ву изменить его уроки в среду и в случае затруднения ее в этом отношении предложил свои услуги. На этом дело и окончилось.