В другой раз мне опять пришлось испытать обиду со стороны одной восьмиклассницы, и финал здесь вышел не такой благополучный. Взявши при начале урока книжку для записи отсутствующих, я увидал в одной фамилии грубую ошибку. Мельком взглянув на подпись двух дежурных, я спросил: «Кто это из вас «М-ва» через «а» написал?» Вопрос был задан между прочим, и никакого особенно серьезною значения я ему не придавал. Как вдруг ученица Б-ва, бывшая в тот день дежурной (вместе с другой ученицей) и отличавшаяся вообще своей безграмотностью, принимает это за какое-то оскорбление по своему адресу и спокойно, но иронически отчеканивает мне, что мой поступок «некрасив» и что я поступаю «непедагогично». Я был так ошеломлен этой выходкой, что не нашелся что либо дельное возразить ей, хотя чувствовал себя вполне правым; а Б-ва еще несколько раз повторила свои выражения. Настроение было сразу испорчено, и когда я начал спрашивать одну ученицу, то уже не мог вполне сосредоточенно заняться ее ответом. В классе же стоял шум, смех, разговоры (не имеющие, правда, отношения к данному случаю). Все это еще больше отвлекало и нервировало меня. Отвечавшая мне ученица, отчасти под влиянием этого же, начала сбиваться. Когда она пропустила один вопрос, я спросил это у другой ученицы; отвечавшая же стала возражать, что и она это говорила. Я хочу восстановить истину и говорю: «Вы говорили так-то» (возможно, что я несколько изменил ее слова, но ошибка у ней во всяком случае была). М-ва тогда резко возражает: «Это неправда!» и чуть не спиной обертывается ко мне, близкая к слезам. Я посылаю ее на место, а через минуту она уже с рыданиями убегает из класса. У учениц, вероятно, создалось впечатление, что это я своими придирками довел ее до слез. Но я и спросил ее как раз с целью поправить (за письменную работу она имела 2), и никаких сознательных придирок с моей стороны не было. Но в общем и у меня, и у учениц впечатление от урока осталось самое тяжелое. Всего же больнее было оскорбление, нанесенное мне в начале урока Б-вой. Это была пощечина, и притом пощечина, как мне кажется, незаслуженная. Жаловаться я, конечно, не пошел. Но ответить Б-вой все-таки следовало. Едва ли бы только смог я сделать это вполне спокойно.

26 ноября

Вчера смотрел в театре «Трагедию ученика». А сегодня и мне, и ученицам самим пришлось переживать тоже своего рода трагедию. 1-й урок был у меня со специалистками. Задано было по грамматике, которую они не знают и не любят. Ввиду этого, а также, вероятно, и вследствие позднего возвращения со спектакля трое из девяти совсем не явились на урок; а трое других, спрошенных мной, начали под разными предлогами отказываться, хотя урок был очень небольшой. Заниматься при таких условиях не имело смысла и я, опять поговорив о их нежелании работать даже по специальности, прервал урок и ушел из класса, поставив спрошенным ученицам три единицы (нынче в VIII классе еще в первый раз). Сидя один в учительской, я был близок к отчаянию. А из коридора раздавались звонкие голоса и смех гимназисток.

Уроки в других классах снова ободрили меня, и когда на последние уроки я пришел опять в VIII класс, то чувствовал себя уже спокойным. Восьмиклассницы, очевидно под влиянием всех последних конфликтов, как-то присмирели и в случае разговоров даже сами останавливали друг друга. Дисциплина поэтому была хорошая, и уроки шли гладко. Но чувствовалась какая-то натянутость.

28 ноября

Опять сегодня не хватило времени даже на просмотр газет. Между тем хотелось бы почитать только что полученный том последних сочинений Толстого; давно уже ждет очереди интересная книга Алферова; а мысль о занятиях немецким языком уже давно пришлось оставить. Проведя в гимназии 5 уроков, я просидел потом около 2 часов на конференции. Вскоре после обеда отправился в библиотечную комиссию Школьного общества, где я состою членом. А придя оттуда, все остальное время (часа 2,5) просидел за подготовкой к урокам, не успев даже заняться проверкой тетрадей, которых у меня лежит около 80 штук, а в конце недели получатся опять новые.

То же предстоит и завтра, и послезавтра, потому что завтра надо идти в заседание совета Школьного общества, потом в Общество вспомоществования учащимся в средне-учебных заведениях. Можно бы, конечно, отказаться от участия в этих обществах, но, по-моему, это и так небольшая общественная деятельность, ниже которой стыдно спускаться. Интеллигенции в нашем городе, правда, немало; но лишь незначительная часть ее участвует в какой-нибудь общественной работе, и многочисленные общества, возникшие здесь за последние годы, обслуживаются почти одними и теми же лицами, которым приходится чуть ли не разрываться. И при такой бедности в активных работниках стыдно совершенно устраняться от всякой общественной деятельности, тем более что она способна все-таки до некоторой степени дать нравственное удовлетворение.

«Но тогда откажись от слишком большого числа уроков!» — можно, пожалуй, сказать. Но и это тоже легче сказать, чем сделать, потому что, работая для гимназии часов по 8–10 в сутки, получаешь за это лишь столько, сколько при самой скромной жизни едва хватает до следующего месяца. Отказываться же, например, от VIII класса, это значит остаться при 50 рублях в месяц. И обидно становится, когда смотришь, что столько же, а то и больше получают какие-нибудь чиновники, не имевшие иногда даже и среднего образования и занимающиеся только с 10 до 3-х, да и в эти часы иногда не знающие куда девать свободное время.

1 декабря

Сегодня на совете составляли расписание полугодичных репетиций в VIII классе. И вот с 10 декабря на протяжении больше чем недели придется прервать нормальные занятия в VIII классе и употреблять время на спрашивание и выставление баллов. При этом спрашивание не в обычной, а в особо нервирующей учениц обстановке: с зеленым сукном, ассистентами, начальством и прочими атрибутами экзаменов. Сами создаем ненормальность этого; но не нами установлено, и потому приходится подчинятся. А между тем эти репетиции — сплошная нелепость! Они имели бы еще смысл при лекционной системе или, по крайней мере, в том случае, если бы можно было в течение полугодия не аттестовать ученицу баллами. Между тем с нас требуют аттестовать их каждую четверть. Поэтому значительную часть времени приходится употреблять на спрашивание (особенно если большой класс); а теперь, например, едва окончится спрашивание для вывода четвертных баллов, начнется спрашивание на репетициях. В этом и проходит время. А между тем из-за тех же репетиций приходится совершенно останавливать занятия, которые, без сомнения, дали бы больше ученицам, чем нервничанье перед зеленым сукном.

Циркуляры, вводящие все это, давно уже существуют. Но в годы освободительного движения они замерли. В первый год моей службы репетиций не было; не требовалось в VIII классе и четвертных баллов, а только полугодичные. Потом пошли различные напоминания из округа; да и ближайшее начальство, почуяв, откуда подул ветер, начало снова вспоминать забытые циркуляры. И формалистика «все растет да растет, все на школу с боем идет».

Сегодня, например, читали опять новый циркуляр, рекомендующий нашему вниманию предложение Синода о внедрении в учащихся религиозного духа. И чего тут только нет! И обязательное посещение богослужения, и чтение Евангелия на молитве, и присутствие на ней преподавателей, и внеклассные собеседования на религиозные темы. Одним словом, целый ряд уже испытанных мер, которые, как известно, конечно, и Синоду, — создают из семинаристов наиболее яростных атеистов. Хорошо еще, что у нас в совете не нашлось ни одного сторонника этих мер, и все обсуждение циркуляра сводилось к тому, нельзя ли как-нибудь обойти его.

2 декабря

Отношения с восьмиклассницами постепенно налаживаются. Б-вой я ни слова не говорил по поводу ее выходки, и она после нескольких дней выжидания сама стала разговаривать со мной. Да и я сам, думавший, что никогда не забуду этой обиды, на самом деле не могу долго сердиться на своих учениц.