— Лучше скажи вот что, — перебил ее Вёрм. — Где нам найти парадиз?

— Ты на нем и стоишь, — Николет развела руками. — Это и есть парадиз.

— Площадь Парви?

— Qui. В переводе со средневекового французского «Парви» и означает «парадиз».

Вспомнив строки Юнга, Вёрм спросил:

— А что тебе известно о драконах, которые исходят дождем над парадизом?

— Погоди, дай подумать, — сказала Бетанкур. — Возможно, это… Одна легенда семнадцатого века гласит, что однажды из пещеры у берега Сены выполз дракон по имени Ла Горгуль. Сожрал всех домашних животных в округе, разрушил деревню под названием Париж. Мало того, дракон захватывал корабли и пожирал моряков. И вот жители деревни решили приносить ему в жертву каждый год какого-нибудь преступника, чтобы задобрить. Нашелся один храбрый священник по имени Сент Романи. Он отрубил дракону голову. Потом поджег его, но голова и шея не горели. И тогда Романи вытащил их из огня, и прибил голову дракона к церковной стене.

— И получилось, что Ла Горгуль стал первой горгульей? — спросила Кори.

— Non, — ответила Бетанкур. — Первым гротеском.

— А чем горгулья отличается от гротеска?

— Горгульи служат для стока воды, — пояснила Бетанкур. — Отводят воду от стен собора в дождливые дни, чтобы его не затопило. Есть в старофранцузском языке такое слово, «gargouille», оно означает «горло». Видимо, произошло от звуков, которые издает вода, стекающая по узким желобам.

— Как «gurgle» в английском, — подхватил Вёрм. — Или «gargle».

— Но при чем тут гротеск и сточные трубы? — не переставала удивляться Кори.

Бетанкур покачала головой и указала на стены собора.

— Вон, видишь? Эти гротесковые фантастические фигуры украшали собор еще в Средние века. Были как бы стражами города. Ну и постепенно разрушались. Каменные обломки падали вниз, на площадь. В прошлом эти каменные создания, обваливаясь вниз, убивали горожан. Истории об этих несчастных случаях передавались из уст в уста и вызвали страх перед горгульями и гротеском. Представляешь?

— Драконы изрыгали потоки воды на парадиз, это относится во всем подобным изваяниям, украшающим стены кафедральных соборов, — пробормотал Вёрм. — Однако эти вроде бы держатся крепко.

— Но они же не подлинные. Виолет-ле-Дюк добавил новые фигуры. Это был архитектор, надзирающий за реставрацией собора.

— Так, давайте разберемся, — сказала Кори. — «Parvis» означает «парадиз», а эти гротесковые фигуры — драконы. Хоть кто-нибудь понимает, почему мы должны искать нечто под названием «ноль парадиза»?

— Гм?.. Ах, поняла. Ты имеешь в виду «нулевой километр». Идемте!

И Бетанкур подвела их к немного поблекшей бронзовой отметке в северо-восточном углу площади. Символ солнца был заключен в восьмиугольник, его восемь острых концов торчали в разные стороны. Подобно мандале Юнга, представляющей центр личности, эта табличка отмечала центр Парижа. Отметка на площади перед собором называлась «нулевой точкой», от нее во Франции отсчитывали расстояния до самых отдаленных границ страны.

Кори вспомнила слова Юнга из Библии: «Там, где однажды драконы дождем исходили, с нами был Бог, высился над нулем парадиза». Улыбка тронула ее губы. Они нашли нулевую точку парадиза, в том месте, где каменные драконы низвергали дождь. Она подняла глаза на башни-близнецы собора, устремленные в ночное небо.

— А может, там у вас есть Эммануэль?

Бетанкур кивнула.

— Идемте за мной.

По стертым от старости каменным ступенькам — их было двести пятьдесят — они поднялись в северную башню собора Нотр-Дам. Кори шла следом за Бетанкур по винтовой лестнице, сзади устало плелся Вёрм. Пройдя мимо неосвещенной церковной лавки, они поднялись еще на несколько ступенек и оказались у небольшой двери. Вышли из башни — и перед ними открылся захватывающий вид на ночной Париж. Внизу тянулись бульвар за бульваром, монументальная архитектура соседствовала со скромными постройками из камня под серыми шиферными крышами — типичный стиль для Второй империи. Но Уже за Иль де ла Сите высились небоскребы, затеняя и подавляя старинную архитектуру. И этот новый парижский урбанизм выглядел как-то угрожающе.

Они прошли по галерее с колоннадой, демонстрирующей целую армию гротескных скульптур. Кори вспомнила слова Бетанкур о том, что архитектор заменил старые разрушающиеся скульптуры на новые. Она прибавила шагу, догнала своих спутников уже в южной башне, где они стали подниматься по скрипучим деревянным ступеням на колокольню. Даже при свете фонарей место это выглядело удручающе мрачным.

— Поначалу колокола были только в северной башне. И у каждого свое имя. Колокол Гийом установили где-то в 1248 году. Позже к нему присоединились его братья: Пуньез, Шамбеллан, Паскер, Жан, Николя, Габриэль и Клод. А среди дам были сестры Мари и Жаклин, это уже в южной башне, позже к ним присоединились Франсуаз, Катрин, Анна и Барбара.

— Но об Эммануэле ты так и не упомянула, — заметил Вёрм, пока они расхаживали по колокольне.

— Я еще не закончила, — с раздражением в голосе заметила Бетанкур. — Жаклин отлили заново в 1681 году. Она прошла, если так можно выразиться, операцию по смене пола, и ее переименовали. Дали новое имя: Эммануэль.

Кори показалось, что на гигантском колоколе повис Квазимодо.

— Переплавка обошлась в тридцать тысяч фунтов, зато у колокола Эммануэль оказался самый низкий и звучный голос, — продолжила Бетанкур. — Во время революции колокола с башен сняли. Хотели переплавить их на пушки. Лишь одному огромному Эммануэлю было суждено вернуться домой. Остальные же затерялись в тумане времени.

— Но почему Юнг хотел, чтоб мы увидели этот колокол? — спросил Вёрм, озираясь по сторонам.

Кори вспомнила записи матери.

— Вы упоминали о каком-то архитекторе, надзиравшем за реставрацией. Уж не он ли случайно возглавлял Музей памятников истории здесь, в Париже?

— Вообще-то, да, возглавлял, — ответила Бетанкур. — А ты откуда знаешь?

— Масон, стоявший во главе этого заведения, посетил деда Юнга. Должно быть, один и тот же человек. Как звали того архитектора?

— Эжен-Эммануэль Виолет-ле-Дюк.

— Эммануэль? — воскликнул Вёрм.

— Тогда, возможно, «с нами бог» относится к нему, а вовсе не к колоколу, — выпалила Кори. — Можно ли найти здесь имя этого архитектора? Ну, где-нибудь на табличке?

Бетанкур призадумалась.

— Его имя есть вон на той статуе, — она показала на шпиль собора к востоку от колоколен. В свете прожекторов шпиль вонзался в ночное небо, точно зазубренный кончик копья. В основании шпиля размещались двенадцать статуй, по три с каждой стороны. — Во время реставрации в 1840-х Жофре Дешом создал скульптуры двенадцати апостолов. Моделью для лица одной из них служил Виолет-ле-Дюка. Имя Эммануэль выгравировано на руке этого апостола.

— Какого именно?

— Одиннадцать апостолов размещены лицами к городу, — пояснила Бетанкур. — Лишь статуя Виолет-ле-Дюка смотрит в другую сторону. Он глядит на шпиль, точно восхищается им. Скульптор посчитал уместным придать святому покровителю архитекторов внешнее сходство с Виолет-ле-Дюком.

— А кто из апостолов является покровителем архитекторов?

— Фома. У статуи святого Фомы лицо великого реставратора.

— «Когда в сомнении ты, отвернись», — не сводя глаз со скульптуры, процитировала Кори слова из послания Юнга. — Вот сомневающийся апостол и отвернулся.

— Фома неверующий? — Глаза у Вёрма загорелись. — Святой с поясом… — Он ударил кулаком по ладони. — Вот что, Николет, веди нас к нему, и немедленно!

Подобно многим готическим кафедральным соборам, Нотр-Дам был выстроен в форме креста. Спускаясь по ступенькам колокольни, Кори слышала, как Бетанкур объясняет Вёрму, что двенадцать апостолов размещены вокруг основания шпиля на крыше, там, где трансепт, или поперечный неф, пересекается с апсидой. Шпиль возвышается над самым центром креста.