Когда от печки пошло тепло, я снял шапку и положил на стол.
— Шапку на стол не кладут, — заметила мне Дзыцца.
— Почему? — спросил я.
— Голова будет болеть.
Я взял шапку и бросил на кровать.
— Еще лучше! — воскликнула Дзыцца.
— И там не положено?
— На кровать кладут только вещи умерших.
— Куда же мне ее деть? — пробурчал я и повесил шапку на гвоздь.
— Ну вот наконец нашел же ей место! Зачем же раскидывать туда-сюда!
То у Дзыцца не положено, это не положено… Не скажет «нельзя», обязательно «не положено!» Не положено бросать шапку на стол. А почему? А потому, что не положено. Голова будет болеть. Кому ж охота, чтоб она заболела? На кровать тем более не кинешь… Все хотят жить!
Поневоле запомнишь.
Достался мне как-то подгоревший чурек. Я сидел, надув губы. Дзыцца сразу поняла, в чем дело, но виду не подает.
«Что с тобой?»
Я показал на горелую корку.
«Съешь скорей! — сказала Дзыцца. — Это к деньгам. Примета такая», — и улыбнулась.
Другой раз за обедом попался непропеченный хлеб, липнет к рукам, как сырое тесто.
И снова Дзыцца нашла, как утешить:
«Ну, что сидишь? Немножко сыроват — да на пользу. Ноги станут сильными, крепкими!»
Разве не съешь горелый чурек или сырой хлеб!
Может, Дзыцца правду говорит, потому что я и от других это слышал. Не сама же Дзыцца придумала. Она ничего не скажет просто так — чтоб в одно ухо вошло, а в другое вылетело. Слушай и запоминай. Сколько раз я приходил домой весь в занозах, руки, ноги горят… Брал иголку и принимался вытаскивать. А Дзыцца говорила:
«Не трогай!»
«Почему?»
«Тронешь, и колючка за ночь глубже уйдет. Утро вечера мудреней. Завтра вынешь».
Я не верил и делал по-своему. Исколешься, а хоть бы одну занозу вынул! Зато утром все вмиг повытаскиваешь.
Еще много чего я не знаю. Почему нельзя острым помешивать в кипящем котле? Подметать пол, начиная с порога? Только вот почему нельзя свистеть в доме — это я знаю…
Повесил шапку на гвоздь, скинул пальто. Хорошо, когда тепло! Легче голодать, чем холодать, так Дзыцца говорит.
Повесил пальто рядом с шапкой, а Дзыцца просит:
— Поди-ка наруби кольев, какие посуше. А то на растопку не хватит.
Пришлось снова одеться. Ореховые колья — длинные, метра два, как жерди. Посадят фасоль и рядом колья вкапывают, чтоб фасолевые стебли по ним вились. Это впервые у нас кое-какой запасец: прошлой весной купили у Гадацци две арбы кольев. Может быть, теперь хватит…
С тех пор как Гадацци сняли с бригадирства, он так высоко нос не задирает. Запряжет ишака в арбу и катит к лесу. Изо дня в день ездит, уж и колею проложил кривыми колесами… Теперь у него работа — плести корзины. Из каждых пяти он должен колхозу четыре, а у него наоборот. Как же, станет он на колхоз стараться! Вечерами везет из лесу полную арбу ивовых прутьев. А то этих самых кольев нарубит. И продает втридорога. Таким, как мы.
А посмотри на его собственные! Аккуратно сложены под яблоней и накрыты бурьяном. Специально для этого накосил. Дождь уж не намочит. Ни колышка не сгниет. И у нас сложено под деревом, но все сырое… Ведь каждый вечер берем, к весне ничего не останется.
Я принес растопку, Дзыцца тесто месила. Открыл печную дверку, и жар просыпался на обитый железом пол. Это дядя Алмахшит привез лист железа и обил пол перед печкой, чтоб нам не мучиться каждый раз, когда вываливаются горящие угли. Теперь просто подбери их совком и бросай в огонь. Не надо бояться, что пол прогорит.
Пришла Бади. Бросилась сзади на Дзыцца, обхватила ее за спину. Словно давно не видела и соскучилась. Дзыцца чуть не упала. Подняла руки, на которые налипло тесто, и хочет обернуться.
— Да кто ж это такой? Покажись. А, это ты, моя курочка! Где ты была?
— А что там делала?
— Я Дофку слушала.
Дофка — дочь нашего соседа Куцыка. Ненамного старше Бади, а чего только она не знает!
— Что же Дофка тебе рассказывала? — спросила Дзыцца.
— А разные истории…
Следом за Бади появилась и Дунетхан.
Дофка ей рассказала об одном раненом солдате, который лежал в городском госпитале. На войне ему оторвало руки и ноги, и за ним ухаживала женщина, кормила с ложечки, читала ему газеты, писала за него письма… Я как услышал о раненом солдате, так сразу вспомнил о Баппу. Нет, не может быть, он жив и здоров! Недаром же дядя Алмахшит видел его живым во сне. Будто с полдороги вернулся, чтоб не упасть в реку… А сны дяди Алмахшита всегда сбываются.
Мы поели лепешек, испеченных Дзыцца. Вот и пора спать ложиться. Кошка спрыгнула с печной полки, выгнула спину. Заранее заберется в постель под одеяло и свернется клубком. Так и ей теплее. Бади и Дзыцца рядышком спят. Дунетхан — у их ног. Если бы Дзыцца вовремя ложилась, Бади и Дунетхан не ссорились бы из-за кошки… Пока Дзыцца управится с делами, девочки уже сны видят.
В конце концов старшая уступает. Нырнет под одеяло, укутается с головой и дышит ртом, чтоб согреться.
А сейчас они рядом улеглись, кошка между ними свернулась. Всем тепло.
— Поиграем в загадки? — шепчет Бади.
Если бы это Дунетхан предложила, она, может, не захотела бы играть — из упрямства. Но Дунетхан сговорчивее, всегда уступает младшей сестре. Ей самой хочется поиграть в загадки. Она и придумала игру.
— Давай! — говорит Дунетхан.
У них такая игра: одна говорит — в таком-то доме на нашей улице столько-то женщин и столько-то мужчин, отгадай, какая это семья? Если очень трудно отгадать, перечисляется количество скота во дворе.
— Ты первая начинай, — сказала Бади.
Дунетхан задумалась: что бы такое загадать потруднее?
— Ну вот, слушай, — начала она. — На длинной улице длинный дом и двор длинный, а в длинном дворе длинное дерево… в доме живет длинная женщина, у нес длинный сын, у которого длинное имя…
— Семья Долатмыржа! — радостно воскликнула Бади.
Угадала! Все верно — и улица длинная, и дерево во дворе высокое, и имя у Кажмагомета длинное… А сам Кажмагомет мастер на все руки. Во время войны и после нее не хватало ламповых стекол. Кажмагомет научился их делать. Возьмет шпагат, смоченный в бензине, накрутит его на поллитровую банку у дна и подожжет. Потом опустит в холодную воду. Дно банки отваливалось, и получалось замечательное ламповое стекло. Во всем селе пользовались такими. Даже и называли так — стекло Кажмагомета.
И мать у него хороший человек. Они с Дзыцца дружат. С кем Дзыцца живет в дружбе, те хорошие люди. После войны очень трудно было с тетрадями — на чем писать? Мать Кажмагомета зачем-то собиралась в город, Дзыцца дала ей денег и попросила купить тетрадку. И она привезла. Бумага белая-белая! До сих пор лежит в чемодане вместе с вещами Баппу. Жалко писать!
Теперь очередь Бади. Мне самому интересно: отгадает ли Дунетхан? Бади — хитрая.
— В одном доме, — сказала Бади, — живут двое: одна женщина и один мужчина…
— А дальше?
— Вот и все!
Я мысленно обошел всех соседей, но нигде не жили вдвоем. Перешел на другую улицу. И там — тоже.
— По-моему, ты ошиблась, — сказал я.
— Ничего не ошиблась. Только ты молчи! Пусть Дунетхан сама отгадает.
— Такого дома нет на обеих улицах, — подумав порядком, сказала Дунетхан. — Или на какой-нибудь дальней?
По правилам игры можно загадывать только на две улицы — нашу и соседнюю, где живет Гадацци. Другие брать нельзя. А то много одинаковых дворов окажется. Всех, кто живет в нашем селе, даже я не знаю.
— Не на другой, а на нашей! — весело сказала Бади.
Дунетхан покачала головой:
— Я не знаю.
— Еще как знаешь! Да недалеко от нас. У них одна корова и два барана. А во дворе большое ореховое дерево…
— Ореховое? — переспросила Дунетхан. — Так это во дворе тети Фарижат…
— Я и говорю про нее!
— Ага! А где там мужчина?
— Как где? А ее сын?
— Какой сын?
— Который еще с войны не вернулся.
— Так это не в счет…
— Дзыцца, она говорит, если еще не вернулся, то не считается!
