— Добрая скотина, — сказала Дзыцца, радуясь, — как появился у нас в доме, так и малышка моя выздоровела!

А теперь Гыдзо умирает…

Маленький он тогда был, еще не умел щипать траву. Он так весело скакал по двору. Разгонит всех кур и бежит в сарай, высоко подбрасывая ноги. А то еще вот как было. Иду из школы и вдруг вижу — на задворках Гыдзо сосет Шауи. Видно, кто-то забыл закрыть за собой калитку, он услышал мычание матери и прибежал к ней. Я бросил сумку, кинулся отгонять его. А он будто и не слышит. Тогда я хлопнул Гыдзо ладонью по боку…

Лучше бы я и не вспоминал об этом. Опять комок застрял в горле. Зря я тогда ударил его. Если бы знал, что с ним случится, я бы даже и не замахнулся на него ни разу…

Как я хотел, чтобы Гыдзо выздоровел! Я бы ему таскал такую траву, какой ни один теленок на нашей улице не пробовал. Водил бы его к речке, где мы купаемся — пусть бы пасся вдоволь! А собаку Цымыржа я бы наказал как следует.

Но все мои мечты и решения были напрасны. Гыдзо так больше и не взглянул на меня, не услышал моих слов…

Я лежал в постели и плакал. Дзыцца меня утешала:

— Не плачь, Габул! Что поделаешь… пусть все наши беды уйдут с ним. Лишь бы вы у меня здоровыми были, а так не пропадем. Что поделаешь, не везет…

Цымыржа не признался, что выпустил собаку. Мы с Дзыцца вместе ходили к нему. А он еще и нас самих обругал. Дзыцца, конечно, ругаться с ним не могла. Только сказала:

— Пусть наше горе, наши беды все к тебе перейдут. Вот мое лучшее пожелание!

Наступила зима. Я нетерпеливо ждал Нового года. Но время тянулось так медленно!

И вот наконец Новый год пришел. Дзыцца, как всегда, поднялась раньше всех. Мы даже и не слышали, когда она встала. Меня разбудил скрип двери. Это Дзыцца вошла со двора. В дверь дохнуло таким холодом, что я спрятал голову под одеяло.

— Чтобы столько лет жили весело! Чтобы столько счастья пришло к вам!

Так у нас начинается каждый Новый год. Тот, кто первым выйдет на улицу, должен, вернувшись, что-нибудь принести с собой — щепок, кукурузных зерен, семечек… Все равно что — лишь бы было много.

Я высунулся из-под одеяла. Что принесла Дзыцца?

— Чтобы столько лет жили весело! — приговаривала Дзыцца, рассыпая по полу кукурузу. — Чтобы столько счастья пришло к вам! Чтобы вы прожили столько лет, сколько зернышек покатилось по углам!

В прошлом году у нас кукурузных зерен даже для ручной мельницы не было. И тогда Дзыцца набрала побольше щепок в сарае и с ними вошла в дом.

Хорошо, что кукуруза у нас теперь уже не такая редкость. Того, что мы с Дзыцца получили на трудодни, хватило нам до Нового года. Кроме того, у нас есть овощи, что в огороде вырастили. Если даже не хватит нам до нового урожая, все-таки в этом году куда легче, чем в прошлом. Наверно, поэтому мне так приятно слышать, как стучат зерна, падая на пол. Пусть они себе катятся, все равно не пропадут. Сметем веником в кучку и отдадим курам.

Вчера мы сидели допоздна. Дзыцца, как всегда под Новый год, напекла нам из теста разных фигурок — забавных человечков, туров с большими рогами, кур, уток… В прошлом году для этого кукурузной муки и то еле наскребли. А вчера Дзыцца пекла из пшеничной. Люблю я смотреть на эти фигурки. Однако на этот раз я ни одной не взял себе, отдал свою долю Дунетхан и Бади. Я уже не маленький. Бади была очень довольна. А Дунетхан теперь будет целую неделю играть этими фигурками.

— Вставайте! — сказала Дзыцца. — Скажите Новому году:

«Здравствуй!» Агубе тебя обставил, Габул: он уже давно развел костер!

Ох, кажется, я в самом деле отстал. Я вскочил, быстро оделся и принялся за костер. Вот этот «стреляющий» бурьян я еще осенью заготовил, и теперь он совсем сухой. Жаль, что Агубе опередил меня, его костер горит вовсю. Даже мне слышен треск. Но ничего, мой костер будет лучше, пламя до неба достанет, а трещать будет — дай Боже!

— Разжигай скорее, — торопит меня Дзыцца, — пускай все наши беды сгорят в этом костре! Вот, возьми на шашлык.

Она протянула мне несколько кусков фиу — коровьего жира.

А кто-то на своем новогоднем костре жарит шашлык из свежей баранины. У нас баранины нет, опять, как в прошлом году, кусочки фиу — и все.

Ну ладно. Дзыцца говорит, что в первый день Нового года грустить нельзя. Костер Агубе уже сник, и за плетнем его не видно. Сам Агубе отошел от него и молча наблюдает за моим костром. Бурьян разгорелся, и его треск далеко слышен.

— Дзыцца, это тот самый бурьян, который я принесла! — с гордостью заявила Бади.

Я скосил бурьян за нашим огородом. Он был мягкий, высохший. Дал охапку Бади. Она, пыхтя, доволокла его до сарая. И теперь гордится, глядя на костер.

Мы, кажется, зажгли костер позже всех. Но, по-моему, это получилось даже лучше — его все увидели. Соседские мальчики пришли к нам — у них костры уже потухли. Первым прибежал Агубе. Потом появился Хаматкан. Костер у меня разгорелся так жарко, пламя поднялось так высоко, что до верхушки его я уже и палкой не доставал.

— Близко не подходите! — кричит нам Дзыцца. — Обожжетесь!

А я и вправду чуть не обжегся. Хотел перепрыгнуть через костер, разбежался, а в последнее мгновение раздумал. Но уж занес над костром ногу, и огонь тут же подхватил мою штанину. Я еле сбил пламя.

После обеда мы отправились в Уалмардтыбыл. Здесь хорошо кататься на санках. Так весело лететь с высокого бугра! Правда, потом подниматься с санями наверх мало приятного. Но что поделаешь!..

Лучших саней, чем у меня, нет ни у кого. Еще бы! Мне их Баппыдз сделал. Он мастер на все руки. Он в кузнице работает, Дзыцца жалеет его: он, бедняга, болен, припадочный, потому и не мог получить образование. Иначе он обязательно стал бы каким-нибудь конструктором, изобретателем. Наш директор Хаджумар считал его лучшим учеником в школе. Будь они прокляты, эти фашисты! Он из-за них заболел. Когда фашистов выгнали из нашего селенья, Баппыдза и еще нескольких молодых парней позвали в сельский Совет.

В Фашкаууате прошли жестокие бои. И теперь надо было собрать документы погибших советских воинов и отправить в военкомат, чтобы потом сообщить семьям об их героической гибели.

Наутро молодые люди отправились в Фашкаууат. Сколько же там было мертвых тел! И наших, и немцев. Начали собирать документы павших советских воинов. Баппыдз взял документы у нескольких солдат. Подошел еще к одному. У него руки были сложены на груди, они закрывали карман. Баппыдз отвел в сторону одну руку, прижал ее камнем. Взялся за другую. В это время камень соскочил, и мертвая рука дала пощечину Баппыдзу. Он потерял сознание. И с тех у него начались припадки…

Баппыдза все любят, хороший он парень. Одного его не оставляют — схватит приступ, и может плохо кончиться. Он и сам это понимает, поэтому старается быть поближе к людям. Вот и сейчас он пришел с нами в Уалмардтыбыл. Он сам не катается, только смотрит. Стоит кому-нибудь из нас вывалиться в снег, как он от души смеется. Многим он сделал сани, но мои все-таки самые лучшие — во всяком случае, я так считаю.

Но вот и остался позади первый день Нового года… Каждый раз так — не успеешь оглянуться, а праздник уже кончился.

Я пришел из школы. Дзыцца чем-то расстроена. Что случилось?

— Вчера твой новогодний костер хорошо горел… А сегодня что делать? Печку разжечь нечем.

Вот ведь как быстро наши дрова кончились. Напрасно я заранее все их расколол, готовые дрова быстрее расходуются. Особенно Дунетхан у нас любит тепло, руки у нее вечно, даже летом, как ледышки. От печки ее не оторвешь: бросает и бросает дрова в огонь. Нет, чтобы кизяку кинуть. Кстати, с кизяком и угли дольше горели бы.

— Я сейчас схожу к Бимболату, принесу топор и расколю те дрова, что Цымыржа привез.

— Ах, толку от них!.. — махнула рукой Дзыцца.

Я и сам знаю, что от этих дров мало толку. Цымыржа не хотелось ехать в лес, это правление колхоза ему поручило. У нас к каждой семье, где отец не вернулся с войны, прикрепили в помощь кого-нибудь из колхозников. К несчастью, нам достался Цымыржа. А он, не очень утруждая себя, привез что под руку попало, какие-то ольховые пни. Вон они лежат, мы и ветки не сожгли — такие они сырые.