<1858> Мой знакомый* Он беден был. (Его отец В гусарах век служил, Любил танцовщиц и вконец Именье разорил.) И ярый был он либерал: Все слабости людей Он энергически карал, Хоть не писал статей. Не мог терпеть он спину гнуть, Любил он бедный класс, Любил помещиков кольнуть Сатирой злой подчас. И Жоржем Зандом и Леру Был страстно увлечен, Мужей он поучал добру, Развить старался жен. Когда же друга моего Толкнула в глушь судьба, Он думал – закалит его С невежеством борьба. Всех лихоимцев, подлецов Мечтал он быть грозой; И за права сирот и вдов Клялся стоять горой. Но, ах! грядущее от нас Густой скрывает мрак; Не думал он, что близок час Вступить в законный брак. Хоть предавал проклятью он Пустой, бездушный свет, Но был в губернии пленен Девицей в тридцать лет. Она была иных идей… Ей не был Занд знаком, Но дали триста душ за ней И трехэтажный дом. Женился он, ему пришлась По сердцу жизнь сам-друг… Жена ввела его тотчас В губернский высший круг. И стал обеды он давать, И почитал за честь, Когда к нему съезжалась знать, Чтоб хорошо поесть. И если в дом к нему порой Являлся генерал, Его, от счастья сам не свой, Он на крыльце встречал. Жена крутой имела нрав; А дом и триста душ Давали ей так много прав… И покорился муж. Хоть иногда еще карал Он зло в кругу друзей, Но снисходительней взирал На слабости людей. Хоть не утратил он вполне Могучий слова дар, Но как-то стынул при жене Его душевный жар. Бывало, только заведет О крепостных он спор, Глядишь, и зажимает рот Ему супруги взор. И встретил я его потом В губернии другой; Он был с порядочным брюшком И чин имел большой. Пред ним чиновный весь народ И трепетал и млел; И уж не триста душ – пятьсот Он собственных имел. О добродетели судил Он за колодой карт… Когда же юноша входил Порой пред ним в азарт, Он непокорность порицал Как истый бюрократ… И на виновного бросал Молниеносный взгляд… <1858>
«Что за детская головка…»* Что за детская головка, Что за тонкие черты! И в улыбке и в движеньях Сколько детской простоты! Лишь во взгляде, полном думы, Я читаю иногда, Что исчезли безвозвратно Детской резвости года. То огнем, то негой дышат Эти карие глаза; Знать, для сердца наступает Страсти первая гроза… И боюсь я, и невольно Грудь сжимается тоской: Не степной былинке слабой С ураганом вынесть бой! <1858> Странник («Томит меня мой страннический путь…»)* Томит меня мой страннический путь. Хотелось бы под вечер на покой, Хотелось бы на дружескую грудь Усталою приникнуть головой. Была пора – и в сердце молодом Кипела страсть, не знавшая преград; На каждый бой с бестрепетным челом Я гордо шёл, весенним грозам рад. Была пора – огонь горел в крови; И думал я, что песнь моя сильна, Что правды луч, что луч святой любви Зажжет в сердцах озлобленных она. Где ж силы те, где бодрость прежних лет? Сгубила их неравная борьба; И пустота, бесплодной жизни след, Ждёт неизбежная, как древняя судьба. Пора домой! Не опоздать бы мне; Не заперты ль ворота на запор? И огонёк мерцает ли в окне, Маня к себе усталый, грустный взор? Отворят ли с улыбкою мне дверь? Услышу ли я ласковый привет: «Не одинок, не странник ты теперь: Ты отдохнёшь, любовию согрет…» <1858> «Знакомые звуки, чудесные звуки…»* Знакомые звуки, чудесные звуки! О, сколько вам силы дано! Прошедшее счастье, прошедшие муки, И радость свиданья, и слезы разлуки… Вам всё воскресить суждено. Знакомые тени являются снова, Проходят одна за другой… И сердце поверить обману готово, И жаждет, и молит всей жизни былого, Согретое страстью былой. И всё, что убито бесплодной борьбою, Опять шевельнулось в груди… На доблестный подвиг, на битву с судьбою Иду я отважно, и яркой звездою Надежда горит впереди. В возлюбленном взоре, в улыбке участья Прочел я давно, что любим; Не страшны мне грозы, не страшно ненастье; Я знаю – любви бесконечное счастье Меня ожидает за ним! Довольно, довольно!.. замолкните, звуки! Мою вы терзаете грудь… Прошедшее счастье, прошедшие муки, И радость свиданья, и слезы разлуки, О сердце! навеки забудь!.. |
