Неожиданно с крыши обрушился снег. Снежная глыба, козырьком нависавшая над каменной лестницей, отвалилась, и взору открылся чёрный бетонный забор, отделявший прежнее место казни. Снова пошёл снег: с неба к земле протянулись аккуратные белые нити. Холодно.
Наконец дверь открыли. В проёме стояла молодая надзирательница с мужским зонтом в руках. На зонте белой краской было написано: «Женская зона». До входной двери Тикаки дошёл вместе с ней под одним зонтом. По широкому коридору, который начинался сразу за дверью, сновали женщины в форме — зрелище весьма необычное для Тикаки, привыкшего видеть вокруг себя одних мужчин. Ему навстречу вышла начальница зоны и, отдав честь, провела в контору. Там были установлены масляные калориферы, все в облупившейся краске и пятнах ржавчины. Да и в целом здешнее оборудование показалось Тикаки несколько устаревшим — в медсанчасти всё-таки было паровое отопление, хотя и с покорёженными (оттого что постоянно выходят из строя) батареями.
— Я прошу вас осмотреть подсудимую Нацуё Симура, — наконец заговорила начальница зоны. Она была в форме и с короткой стрижкой, так что её легко можно было принять за мужчину, но мягкий голос звучал довольно мелодично.
— Она сегодня на суде всех перепугала: заявила вдруг во время допроса, что ничего не знает, ничего не помнит. До сих пор прекра-а-сно помнила всё, что касалось её дела, и бойко отвечала на вопросы, и вдруг ни с того ни с сего всё забыла. Очень уж это подозрительно. Главный судья лично её допрашивал со всей строгостью, но она упорно молчала, будто воды в рот набрала, даже адвокат ничего не смог с ней сделать. В конце концов заседание суда объявили закрытым, решив, что её должен освидетельствовать врач.
— А в чём она обвиняется?
— В убийстве. — Начальница зоны раскрыла лежавшее на столе личное дело и бегло прочитала обвинительное заключение, подшитое к первой странице. — Тут написано, что в ноябре прошлого года она убила троих детей. У неё разладились отношения с сожителем, и она, не помня себя от отчаяния, убила детей — шести, четырёх лет и одного года, — потом хотела утопиться, но ей помешали.
— То есть расширенное самоубийство без согласия одной из сторон.
— Обвиняемая не может себе простить, что убила детей, а сама осталась жива, раскаивается в содеянном и до сих пор во время судебных заседания вела себя вполне благоразумно, да и здесь, в тюрьме, за ней не замечали никаких странностей.
— И как она теперь?
— По-прежнему молчит, иногда только вдруг начинает бормотать: «Ой, не помню, не помню», «Что-то у меня с головой»… Или вдруг принимается плакать…
— Что ж, давайте я её посмотрю.
Начальница пошла впереди. В женской зоне нет железных дверей и глазков — непременной принадлежности тюрьмы. Внутреннее помещение разбито металлическими решётками на отдельные секции с комнатами в японском стиле; комнаты отделены от прохода задвинутыми перегородками, в верхней части которых есть стеклянные окошки. Заключённые могут ходить в уборную, размещающуюся в конце коридора, и имеют свободный доступ в соседние помещения, где находятся их грудные дети. Те из них, кому приговор уже вынесен и кто ждёт перемещения в место отбывания наказания, облачены в голубые робы, подсудимые же, которых здесь большинство и которым разрешено одеваться во что угодно, носят разноцветные яркие платья, — в результате складывается впечатление, что ты не в тюрьме, а в общежитии.
Раздвинулись перегородки, и запахло маслом для волос. Использование этого масла разрешено в тюрьме без всяких ограничений, но всё равно запах волнующий. Матери, кормящие детей грудью, с любопытством поглядывали в сторону Тикаки.
За общими камерами начинались одиночные. Здесь было больше похоже на тюрьму. Нацуё Симура сидела на полу согнувшись. Довольно дорогой костюм цвета сомо был надет кое-как, на лице застыло угрюмое выражение.
— А вот и доктор… — объявила начальница, но женщина не шелохнулась. Однако от внимания Тикаки не укрылся скользнувший по нему взгляд, настороженная морщинка, вдруг пересёкшая лоб. Сев перед женщиной, он сказал:
— Здравствуй. Что случилось?
Женщина слегка наклонила голову и исподлобья посмотрела на него. Она будто бы и не прочь была ответить, но что-то ей мешало. Выбившаяся прядь волос упала на лоб, глубокие морщины в уголках глаз делали её похожей на старуху, хотя ей было чуть больше двадцати.
— Вы не оставите нас наедине? — спросил Тикаки.
Его слова привели начальницу в замешательство.
— Рядом с конторой есть комната для допросов, может быть…
— Лучше здесь. Тут ей спокойнее.
Начальница минутку подумала, потом, кивнув, вышла. Но дверь запирать не стала, предпочла ждать в коридоре.
— Говорят, ты всё забыла? Что с тобой?
Женщина не ответила. Но губы её шевельнулись, будто она пыталась что-то сказать.
— Откуда ты родом?
— Из Акиты, — тихонько проговорила женщина. Некоторое время они беседовали. Женщина отвечала односложно, будто перед ней был полицейский, устанавливающий её личность, но тем не менее Тикаки всё-таки удалось узнать то, что его интересовало.
Она родилась в каком-то городишке префектуры Акита, закончила среднюю школу и пошла работать на прядильную фабрику. В двадцать лет уехала в Токио и нанялась в служанки. Потом вступила в любовную связь с хозяином, имеющим жену и детей, он снял ей квартиру, где она и поселилась. Она трезво оценивала своё положение, сознавала, что была простой содержанкой, что таких, как она, тысячи. Однако когда речь зашла о том, что произошло с ней дальше, ответы её сделались расплывчатыми и невнятными.
— От этого человека у тебя были дети…
— Да, кажется, были…
— Ты хочешь сказать, что не помнишь?
— Нет, точно были. Да, были. Вот только…
— Ты не помнишь, что за человек был твой муж?
— Хороший человек.
— Ты виделась с ним в последнее время?
— Он ко мне не приходит. Да нет, что это я? Нет у меня никакого мужа.
— Сегодня ты была в суде, так? Что там произошло?
Внезапно женщина заплакала, обеими руками вцепившись в циновку. На пол закапали слёзы.
— Я хочу как можно быстрее получить приговор. Но я всё забыла, я не понимаю, о чём меня спрашивают. Я не знаю, как мне быть. Не знаю…
— А ты хочешь вспомнить то, о чём забыла? — Он пристально смотрел женщине в глаза.
Женщина с готовностью кивнула и села более прямо. На её измятом лице появилось чуть более осмысленное выражение. Вместе с тем в её позе, в движениях была какая-то неуверенность, — казалось, стоит чуть толкнуть, и она упадёт. Тикаки быстро, словно творя заклинание, произнёс:
— Ты падаешь, падаешь назад.
Женщина тут же начала валиться назад, и он удержал её, ухватив за плечи. В дверную щель за ними подглядывала начальница зоны. Но, не обращая на неё внимания, Тикаки продолжил. Женщина достаточно легко поддавалась внушению, ещё немного и она погрузится в гипнотический сон.
— Так, теперь вперёд. Падаешь вперёд. Падаешь.
Женщина резко выпрямила верхнюю половину туловища, как будто в неё вдруг воткнулся стержень, и повалилась вперёд. Она упала бы, если бы Тикаки её не поддержал. Её глаза были закрыты, лицо приобрело спокойное выражение. Тикаки убрал руки и тихо приказал:
— Теперь ты можешь встать. Ты можешь прекрасно стоять без посторонней помощи. Та-ак. Ты спокойна. Совершенно спокойна. Ты вспомнила всё, что забыла. Ты всё помнишь. Ты всё вспомнила.
Кивнув, женщина села. Дыхание её выровнялось. Из-за двери доносилось куда более шумное и тяжёлое дыхание начальницы зоны. В детской заплакал младенец. Под сомкнутыми веками женщины подрагивали глазные яблоки. Тикаки решил выждать ещё минуту. Ребёнок продолжал плакать.
— У тебя был маленький ребёнок. Как его звали?
— Ребёнок. Кадзуо. Совсем крохотный.
— Сколько лет старшему ребёнку?
— Шесть.
— Имя?
— Фумико.
— Сколько лет среднему ребёнку?
— Четыре.
— Имя?
— Миико.
— Видишь, ты всё прекрасно помнишь. Теперь расскажи о том, что с тобой случилось.
