Люди говорят: «Ты злодей». «И потому должен быть убит», — говорят они. Я не имею права на обычные человеческие чувства, мне дозволено только одно — двадцать четыре часа в сутки сидеть за решёткой, ожидая смерти. Я никакой не Такэо Кусумото, я — приговорённый к смертной казни. Сюкити Андо — никакой не Малыш, а один из приговорённых к смертной казни. И Тёскэ Ота, и Итимацу Сунада, и Тамэдзиро Фунамото — все мы приговорённые к смертной казни. С нас следует полностью счистить всё индивидуальное и объединить под общим именем «заключённый, приговорённый к смертной казни». Нас следует унифицировать, свести к некой безликой массе арестантов, ожидающих своего последнего часа, к группе людей, которым вынесли смертный приговор и которые ждут, когда он будет приведён в исполнение в строгом соответствии с первым параграфом декрета Высшего государственного совета, обнародованного в шестом году Мэйдзи.

Вдруг я заметил, что уже не лежу, а стою. Тело сводит судорогой, как будто к мозгу присоединили электрод. Отбросив одеяло, принимаюсь ходить по камере.

Крошечная каморка. Искусственно организованное, отвечающее самым строгим гигиеническим нормам пространство: крашенные белой краской стены, чистое, без единой пылинки вентиляционное отверстие, начищенные до блеска дверные ручки, искусно сработанная железная дверь и окно, предусмотрительно затянутое металлической решёткой. Шаг, второй, третий и упираешься в стену. Шаг, второй, третий — стена, три шага — стена… Каждый раз перед тобой возникает стена. Стена, стена, стена, снова и снова стена.

Теснота. Полное отсутствие свободы.

Я — беззащитное нагое существо, насекомое в банке с постепенно уменьшающимся объёмом воздуха.

Три шага — стена, три шага — стена… Если хотя бы четыре… Стены отталкивают воздух. Жёсткие, плоские, неприветливые… Эрзац, изобретённый человеком. Да и кто, кроме человека, мог придумать такое? Стены — едва ли не первое порождение человеческой цивилизации. Идеально плоские, исключительно жёстко разрезающие пространство. Придумав стены для защиты от внешних врагов, человек тут же нашёл им применение и в узилищах, для тех врагов предназначенных. В крепости всегда есть темницы. Без них крепость не крепость. Человечество» возникшее, если верить «Месту человека в природе», невесть откуда миллион или два миллиона лет тому назад, создало цивилизацию, которая в свою очередь создала стены.

Три шага — стена, три шага — стена. Останавливаюсь, как по команде. Вздрагиваю, словно в меня впивается острое жало. Кто-то смотрит на меня. Два глаза зорко следят за мной сквозь дверной глазок, утыкаюсь лбом в стену, будто задумавшись. Всё. Кто-то, тихонько задвинув латунную шторку глазка, на цыпочках удаляется по коридору. Наверняка Таянаги.

Лбом упираюсь в стену. Надавливаю на неё как можно сильнее. Тщетно пытаюсь вспомнить, с какого именно момента за мной подглядывают. Кто-то видел, как я, словно обезумевшая крыса, метался по камере от стены к стене. Неприятно. Раз ты арестант, изволь мириться с тем, что за тобой постоянно подсматривают, следят, терпеть взгляды, пронизывающие твоё тело насквозь… Но тем более не хочется показываться в таком жалком виде.

Кто-то скажет, что всё это сущая ерунда, может и так, спорить не стану. В этом смысле мы с Андо совсем разные люди. Малышу только приятно, если на него смотрят. Он совершенно спокойно примется онанировать перед глазком, так что надзирателю станет неловко и он поспешит задвинуть створку.

— А что тут такого? Они всё равно постоянно за нами наблюдают, так пусть хоть будет на что посмотреть. Ведь и тогда, небось, писька встанет. Раз уж тогда они всё равно увидят, почему бы им сейчас не показать?

Наверное, он прав. Мы арестанты, а значит, всё время на виду. Кончится дело тем, что студенты раскромсают наши тела скальпелями, доберутся до самых потайных уголков и всё внимательно рассмотрят.

И всё же именно поэтому я не хочу, чтобы за мной подглядывали сейчас. Я хочу спрятать от посторонних глаз всё, что только можно спрятать. И мне неприятно, что я на миг потерял бдительность и не заметил, что на меня смотрят. Ненавижу этого Таянаги, который тайком следит за мной. Ничего не могу с собой поделать, ненавижу и всё.

Тут я заметил на стене какие-то знаки. Еле заметные, просвечивающие сквозь несколько слоёв штукатурки. Вроде бы я изучил все надписи на стенах этой камеры, и вот поди ж ты, вдруг обнаруживается что-то новенькое. Полустёртый карандаш… 3 июля 1946 года, префектура Ибараки… уезд… Поскольку это было на следующий год после капитуляции, то, возможно, писал военный преступник, сидевший тогда в этой тюрьме… Группировка Коумэ район Канто… браток… Далее шёл ряд Цифр, что-то вроде календаря: приглядевшись, я заметил, что цифры от 1 до 19 были перечёркнуты. Это ещё что такое? Что-то случилось, что заставило его прервать своё занятие на полпути? Перевели в другую камеру? Нет, скорее всего, увели на казнь. Этот несчастный был убит утром двадцатого числа, сразу после того, как перечеркнул предыдущее число. Около цифры 27 стояло слово «свидание», но ему так и не удалось ни с кем встретиться, совершенно неожиданно его убили. Я посмотрел на свой католический календарь, на даты, которые были зачёркнуты. Не исключено, что дня через два-три и мне придётся прерваться и календарь станет чем-то вроде немудрёной надгробной надписи.

Сколько же десятков, или нет, сотен, человек сидели в этой камере? Они оставляли на стене числа, имена, инициалы, писали их шариковой ручкой или карандашом, выцарапывали ногтями, но всё написанное в какой-то миг оказывалось погребённым под очередным слоем штукатурки. Сверху процарапывались новые надписи, которые ждала та же участь. Эта стена словно многослойная братская могила.

Однажды я обнаружил здесь что-то вроде предсмертного послания. А, вот оно. Над шкафчиком, за католической энциклопедией.

Это стихотворение написано карандашом, почерк совсем ещё детский. Глядя на него, я вспомнил ещё одно, тоже сочинённое приговорённым к смертной казни, мне прочёл его Какиути.

Сейчас из коридора тоже доносится стук шагов, но это всего лишь старший надзиратель Таянаги. А те шаги утром? Были они слуховой галлюцинацией или нет? Я точно слышал, что идут трое: начальник воспитательного отдела и с ним ещё двое, — остановились они у камеры Андо. Но сам Андо утверждает, что к нему никто не приходил. Можно подумать, что они заходили к Сунаде, но тот же Андо, находящийся в соседней камере, говорит, что ничего не слышал. Кстати, за Сунадой действительно приходили утром — это факт, поэтому то ли Андо просто прозевал, то ли приходили раньше и прозевал я сам.