Надзиратель Нихэй вышел в коридор, и все вздохнули свободнее. Спинка кресла, в котором сидел Такэо, была откинута назад, парикмахер уже перешёл к бритью. Шрам на его щеке оказался прямо перед глазами, и можно было разглядеть два тонких рубца, очевидно от удара ножом.
— Это тебя в драке так? — участливо спросил Такэо.
— Да, — ответил юноша. Бритвой он работал довольно ловко, совсем не то, что ножницами. — Это меня кинжалом. На животе тоже большой шрам. Зато могу похвастаться тем, что на спине нет ни одного.
Такэо неожиданно рыгнул, очевидно, сказалось изменение положения тела. Запахло суси. Он съел слишком много, и теперь в желудке стоял тяжёлый ком. Трещины на потолке напоминали карту Европы, особенно чётко выделялся сапог Италии. Жаль, что не удалось съездить в Европу. Если бы удалось, он бы обязательно зашёл в Пастеровский институт, где работал отец. Эцуко Тамаоки говорит, что была в Европе с группой из своего университета. В последние годы даже студенты стали запросто ездить за границу. В его время это было совершенно немыслимо — только что закончилась война и японцы жили на своих островах, как в тюрьме. Теперь вообще стало обычным многое из того, о чём раньше можно было только мечтать. Тогдашние студенты жили бедно. Кого ни возьми — Кикуно Иинума, Мино Мияваки, Цунэ Цукамото… Эцуко куда обеспеченнее, да и живётся ей привольнее. Интересно, какое впечатление он произвёл на неё? Перед глазами возникла её фигурка. Белый мохеровый свитер, джинсы с цветочным узором, золотистое ожерелье на шее… Под правым глазом маленькая родинка и ещё одна — на левой щеке. Ясные, распахнутые, как окна, глаза словно всё время смеются, их не затуманило облачко грусти даже тогда, когда она поведала ему историю своего неудавшегося самоубийства в ванной комнате. А перед ней сидел средних лет заключённый. Он боязливо поглядывал на конвоира и волновался в присутствии девчонки-студентки, которая моложе его на целых двадцать лет…
— Ну-ка, прикроем рот, — сказал парикмахер.
Бритва заскользила под нижней губой. У него вдруг возникла шальная мысль — а что если вырвать у него эту бритву и перерезать себе вену на шее? А когда жаркой струёй хлынет кровь, закричать: «Я люблю Эцуко!» Разве не лучше умереть с именем Эцуко на устах, чем принять позорную смерть на виселице? Ни мук ожидания, ни страха, который наверняка овладеет им на месте казни. Жажда жизни? Но она давно уже его покинула. Даже если бы впереди было ещё лет двадцать — какой смысл в такой жизни? Самое лучшее и самое простое — умереть прямо сейчас. Такэо поднял руку. Вот сейчас он схватит бритву… Юноша отскочил в сторону.
— Вы что, опасно ведь. Напугали меня!
— Прости. Что-то нос зачесался. — И Такэо пальцем потёр нос.
Парикмахер продолжил брить. Он ни на минуту не усомнился в Такэо. Не стоит доставлять ему неприятности. Я едва не сделал ещё один неверный шаг. Первый я сделал тогда, когда убил человека, которого нельзя было убивать. Больше я не имею права ошибаться.
— Послушай-ка, — спокойно спросил он, — у меня есть седые волосы?
— Нет, ни одного. Господин ещё молод.
— Какой я тебе господин? Неужели так уж и ни одного? Значит, всё ещё впереди.
— Это точно. И бабам вы ещё долго будете нравиться. Что такое пятнадцать лет! Пролетят как одно мгновенье. А уж если скостят две трети за примерное поведение, то вообще оглянуться не успеете. Вы, как человек благородный, должны произвести хорошее впечатление на членов комиссии по досрочному освобождению.
— Ну, если пять лет, то это, конечно, всего ничего.
— А то? Ерунда!
Закончив брить, парикмахер стал влажным полотенцем снимать остатки мыльной пены. В этой парикмахерской не принято было мыть голову и покрывать её составом для укладки волос. Просто смачивали волосы водой, расчёсывали — и готово. Такэо поднялся, и тут же на его место сел следующий.
— Спасибо, — сказал Такэо юноше со шрамом.
— Приходите ещё. Желаю вам, господин, удачи на второй инстанции. — Юноша нарочно повысил голос на слове «господин».
Такэо дружески похлопал его по плечу.
Деревянные полки были открыты и с той и с другой стороны. С одной стороны обычно раздевались, потом, перейдя на другую сторону, принимали ванну, и там же, закончив мыться, одевались. Доведя Такэо до полок, Нихэй скомандовал: «Раздевайся!»
Такэо растерялся. Обычно он раздевался одновременно с десятком других заключённых нулевой зоны, среди которых можно было легко затеряться, сегодня же он оказался совсем один. К тому же поодаль в ладно сидящих мундирах стояли конвойные и не спускали с него глаз.
Нихэй сделал ему знак глазами, похожими на два тонких лунных серпика:
— Ну же, давай быстрее.
— Слушаюсь.
И Такэо, собравшись с духом, сбросил с себя одежду. Впрочем, ему и раньше приходилось обнажаться перед конвойными. Взять хотя бы его первый день в тюрьме. Когда он проходил досмотр, его заставили раздеться донага, потом поставили на четвереньки и ввели в анальное отверстие стеклянную палочку. Ему сказали, что берут кал на анализ, но, скорее всего, они проверяли, не спрятал ли он в прямой кишке какое-нибудь оружие. А после того как его сосед совершил побег, его вывели из камеры, поставили перед большой группой надзирателей, сорвали с него одежду и придирчиво обследовали все имеющиеся на теле отверстия: заглядывали в уши, выворачивали веки, об анусе и говорить нечего — это уж прежде всего. Раздеваться приходилось не только во время купания, но и во время текущих личных обысков. Раздетый донага заключённый, стоящий перед облачёнными в мундиры надзирателями, — символ полной покорности власти. Но сегодня Такэо почему-то никак не удавалось принять эту позу покорности, хотя вроде бы эта процедура должна была быть доведена до автоматизма. Очевидно потому, что оказался один на один с конвойными. Эти конвойные — одним был надзиратель Нихэй, другим — полицейский из особой охраны — сопровождали его всюду, куда бы он ни шёл, с того самого момента, как его перевели со второго этажа на первый. Во время свидания и посещения парикмахерской он ещё мог терпеть их присутствие. Но принимать ванну… Неужели даже последнюю ванну в своей жизни ему не позволят принять в одиночестве, спокойно, никуда не торопясь?
Воздух ещё не нагрелся. Бетонный пол в помещении для мытья был сухой и холодный. Такэо подбежал к ванне. Опустил в воду руку — слишком горячо, надо добавить немного холодной. Пустил воду. И задрожал от холода.
— Что, слишком горячо? — спросил Нихэй, входя прямо в обуви. — А сейчас? — Он полностью открыл водопроводный кран и прикрутил кран подачи пара.
— Смотри не простудись. Может, накинешь куртку?
— Нет, ничего. — Такэо бодро вскочил и, даже не подумав прикрыться, стал разминаться. Он делал вращательные движения корпусом то вправо, то влево, и пенис с мошонкой раскачивались, повинуясь центробежной силе. А теперь прыжки на месте. Складки плоти внизу живота заплясали. Единственная нерациональная часть мужского тела подпрыгивала, делая вид, что вот-вот отвалится.
Нихэй принялся мешать воду в ванной деревянной крышкой. Такэо кинулся было помогать ему, но тот сказал: «Ничего, ты лучше ещё попрыгай». Но, услышав это «попрыгай», Такэо вдруг осознал, сколь комично он выглядит со стороны, и, взяв полотенце, прикрылся спереди. Нихэй действовал довольно неуклюже — под стать своему долговязому, нескладному телу, взбаламученная вода бессмысленно выплёскивалась на пол. В конце концов он снял свои ботинки и босиком прошёл в помещение для мытья.
— Хватит уже. Давай, залезай быстрее, — сказал он, и Такэо тут же запрыгнул в ванну.
Вода оказалась всё-таки слишком горячей, но терпеть было можно. Нихэй отошёл на настил раздевалки и вытер ноги.
— Ну как водичка?
— Прекрасно!
— Можешь не торопиться, — весело сказал Нихэй. — Сегодня вся баня в твоём распоряжении. Шик!
Поскольку Такэо был без очков, злобные глазки и кривые зубы Нихэя как-то смазывались и он виделся стройным юношей. Но может, Нихэй и в самом деле был добропорядочным и честным человеком? Просто он любил похвастаться своим университетским образованием и щегольнуть эрудицией, за что заключённые его ненавидели, тот же Коно, никогда не упускавший случая выступить от имени «малообразованных», считал его главным своим преследователем и постоянно на него набрасывался. Но в данный момент Такэо ощущал только исходящую от Нихэя доброжелательность, тёплую, как окружающая его вода, приятно пощипывавшая свежевыбритые щёки.
