Открылось окошко для раздачи пищи. «Сдавай бритву и зеркало». Такэо заспешил. Лицо было выбрито только наполовину. Такое с ним впервые.

— Поверка ещё не скоро, — попытался протестовать он.

— Нет, сейчас придут, — ответил уборщик — жизнерадостный человек лет пятидесяти. Он был осуждён за мошенничество и с этого года прикреплён к нулевой зоне.

— Странно, — сказал Такэо. Обычно поверка начиналась с конца коридора, а поскольку его камера находилась в самой середине, к нему должны были прийти немного позже.

— Сегодня начнут с середины, — шепнул мошенник, захлопывая окошко. И почти сразу же распахнулась дверь. Такэо сел, так и не успев стереть с лица мыльную пену. В дверях рядом с начальником зоны Фудзии стояли начальник ночной смены и начальник службы безопасности. За ними жались друг к другу надзиратели. Это неспроста. «Наверное, пришли за мной», — подумал он. Воскресенье — день без казней — так было заведено в этой тюрьме. Однако заведено-то заведено, но ведь параграф 71 Правил тюремного распорядка гласил, что приговор может быть приведён в исполнение в любой день, в том числе и в воскресенье.

— Номер 610, Такэо Кусумото.

— Я.

— Ну и видок у тебя! — рассмеялся Фудзии. Смеяться в таких случаях — их старый избитый приём, полагалось в ответ улыбнуться и шутливо сказать: «A-а, вы за мной? Простите, что в выходной день доставляю вам столько хлопот…» Такэо много раз представлял себе, как будет шутить, когда за ним наконец придут, но теперь все нужные слова комком застряли в горле.

— Я на минутку. — Скинув ботинки, Фудзии прошёл в камеру. Начальник службы безопасности и остальные пошли дальше. За спиной Фудзии захлопнулась дверь и повернулся в замке ключ. Тут только Такэо понял, что ошибся в своих предположениях.

— Ты, небось, подумал, что за тобой пришли? — У Фудзии вырвался сдавленный смешок. — Ошибочка вышла. Мне просто нужно с тобой посекретничать. Закрой-ка окошко.

— Слушаюсь, — Такэо закрыл окно. Ручка поддалась не сразу, и он понял, что у него кружится голова. Но руки и ноги двигались легко. После того как рассеялась лежавшая на душе тяжесть, тело обрело невесомость воздушного шара.

— Эй, расслабься! — сказал Фудзии и сел по-турецки, скрестив слишком длинные ноги. — Ты вчера виделся с Коно?

Вопрос имел тайную подоплёку, и Такэо внутренне подобрался. С Фудзии надо было держать ухо востро, он любил вызвать человека на задушевный разговор и ненароком что-нибудь у него выведать. К примеру, однажды, пятнадцать лет назад, Такэо беседовал с ним, как ему казалось, о католической вере, а в результате попал под подозрение — якобы, заручившись поддержкой своего патера, он помог заключённому из соседней камеры совершить побег, — и крови ему попортили тогда немало. Причём это был далеко не единственный случай, Фудзии и потом проделывал с ним подобные штуки. И ведь никак не вывернешься — малейшая ложь тут же разоблачалась.

— Да, я виделся с ним вчера во время спортивного часа. Мы говорили, но совсем чуть-чуть.

— Тише, я же сказал, что хочу посекретничать, ты что, забыл?

— Слушаюсь.

— А о чём вы разговаривали?

— Сейчас соображу, — задумался Такэо. Фудзии был вчера на спортплощадке, так что задавал вопрос, явно владея определённой информацией.

— Не тяни же! — В голосе начальника зазвучали строгие нотки: мол, когда такой занятой человек, как я, оказывает тебе милость, с тобой разговаривая, изволь отвечать не мешкая.

— Да особенно ни о чём. Правда. Он просто подошёл позвать меня, его попросил Карасава.

— А что от тебя нужно было Карасаве?

— Его интересовало, как устроен загробный мир. Странно, правда?

— Как устроен загробный мир? — Фудзии усмехнулся и переменил положение ног — теперь он сидел в позе лотоса. Строгая поза человека, предающегося дзэнской медитации, плохо сочеталась с презрительной ухмылкой: — Ну и что же ты ему ответил?

— На самом деле, это просто Коно так сказал, мол, Карасава интересуется загробным миром, а тот хотел знать, как я отношусь к Воскресению Христову.

— Ну и…

— Ну, я сказал, что Воскресение Христово — один из сложнейших вопросов теологии, я в этом не очень разбираюсь.

— И всё?

— Да, всё.

— И больше Карасава ничего тебе не говорил?

— Карасава?

— Ах да, не Карасава, а Коно, — поправился Фудзии, явно растерявшись, что было не в его привычках.

— Коно ничего не говорил. — Тут Такэо вспомнил — когда Карасава сказал, что за четыре дня прочёл Библию, Коно стал хвалиться, что за пять дней прочёл «Капитал». Но вряд ли это представляет интерес для Фудзии. А раз так, лучше промолчать.

— Дело в том, что расследование по поводу вчерашних безобразий на спортплощадке в общем закончено, но мне хотелось бы ещё кое-что прояснить. Кто, по-твоему, был зачинщиком? Честно говоря, я подозреваю Коно. Мне кажется, именно он подстрекал Фунамото — к побегу, Катакири — к недозволенному нарушению тишины, Андо — к непристойным действиям. А ты как думаешь?

— Не знаю. — И Такэо резко покачал головой, не меняя позы.

— И всё же… Должно же у тебя быть какое-то мнение. Ты ведь был там с начала до конца.

— Кроме меня, там были Карасава и Какиути.

— Карасаву вчера уже допрашивали, но ты же его знаешь, на его слова никогда нельзя полагаться. А Какиути вечно погружён в свои мысли, и ему ни до чего нет дела, он просто не способен внимательно наблюдать за ходом событий.

— Вы хотите сказать, что я на это способен?

— Да. Только ты и можешь быть объективным свидетелем. К тому же ты единственный человек, ни разу за всё время пребывания в тюрьме не нарушивший внутреннего распорядка. Вот я и пришёл к тебе как к образцовому заключённому.

Такэо наклонил голову, как бы говоря «спасибо». Значит, он пользуется репутацией полностью контролируемого заключённого. Он вдруг почувствовал себя уязвлённым и с огорчённым видом сказал:

— Боюсь, что ничем не могу вам помочь. Честно говоря, всё произошло слишком неожиданно и быстро, я толком ничего и не понял.

— Потому-то я и спрашиваю — есть ли у тебя какие-нибудь соображения по этому поводу. Ты человек интеллигентный, и у тебя должно быть своё мнение. Я думал, ты мне поможешь.

— Я и не отказываюсь вам помогать. Но у меня уже третий день кружится голова. Я даже к врачу обращался, но без особого успеха. Вчера на спортплощадке я тоже плохо себя чувствовал и не следил за тем, что происходит вокруг.

— Да? Ясненько. Жаль. Я надеялся, что получу от тебя более вразумительный ответ. — И Фудзии смерил его недовольным взглядом. Такэо обезоруживающе улыбнулся. — Кстати, у меня к тебе ещё один вопрос. Ты не заметил ничего необычного в словах и действиях Коно, особенно после того, как он вернулся в камеру?

— Нет, пожалуй, ничего не заметил.

— Коно разговаривал в основном с Карасавой?

— Не знаю. Видите ли, вчера я получил разрешение на постельный режим и весь день лежал…

— Дело в том, Кусумото… — Тут Фудзии затряс широкими плечами и понизил голос до еле слышного шёпота: — Карасава покончил с собой.

— Что?! — Такэо подумал, что начальник зоны шутит, но тот смотрел на него совершенно серьёзно. Вот, значит, в чём дело… Весь этот шум перед рассветом был из-за Карасавы. Интересно, как он умер? Повесился на простыне или полотенце? Или, как это чаще всего бывает, перерезал себе вены осколком стекла? А кстати, почему начальник зоны счёл возможным открыть ему столь важную тайну? За те шестнадцать лет, которые Такэо провёл в тюрьме, несколько человек покончили с собой. Но об этом становилось известно только по слухам, которые распространялись среди заключённых, тюремное начальство хранило молчание. Внезапный перевод заключённых из одной камеры в другую в целях более успешного контролирования дело самое обычное. Так что скрыть самоубийство проще простого.

— Сегодня утром, — сказал начальник зоны. — Ты, небось, и сам кое-что приметил.

— Да нет, я спал… — И Такэо скривил губы, пытаясь изобразить удивление. На самом деле особенного удивления он не испытывал — кто-кто, а Карасава вполне мог задумать и осуществить самоубийство.