– Клянусь золотой бородой Юпитера – и Юноны (если только ее величество носила бороду), а также бородами остальных ваших языческих светлостей, которых, к слову сказать, наберется не мало, если счесть бороды ваших небесных богов, богов воздуха и богов водяных – не говоря уже о бородах богов городских и богов сельских или о бородах небесных богинь, ваших жен, и богинь преисподней, ваших любовниц и наложниц (опять-таки, если они носили бороды) – – каковые все бороды, – говорит мне Варрон, честью ручаясь за свои слова, – собранные вместе, составляли не менее тридцати тысяч наличных бород в языческом хозяйстве, – – причем каждая такая борода требовала, как законного своего права, чтобы ее гладили и ею клялись, – – итак, всеми этими бородами, вместе взятыми, – – клянусь и торжественно обещаю, что из двух худых сутан, составляющих все мое достояние на свете, я бы отдал лучшую с такой же готовностью, как Сид Ахмет[142] предлагал свою, – – только за то, чтобы присутствовать при этой сцене и слышать аккомпанемент дяди Тоби.)

– – «во всей славе величия своего!» – продолжал доктор Слоп, – – «и да восстанут против него небеса, со всеми силами, на них движущимися, да проклянут и осудят его (Обадию), если он не покается и не загладит вины своей! Аминь. Да будет так, – да будет так. Аминь».

– Признаюсь, – сказал дядя Тоби, – у меня не хватило бы духу проклясть с такой злобой самого дьявола. – – Он ведь отец проклятий, – возразил доктор Слоп. – – А я нет, – возразил дядя. – – Но он ведь уже проклят и осужден на веки вечные, – возразил доктор Слоп.

– Жалею об этом, – сказал дядя Тоби.

Доктор Слоп вытянул губы и собрался было вернуть дяде Тоби комплимент в виде его «фью-ю-ю» – – или восклицательного свиста – – как поспешно отворившаяся в следующей главе дверь – положила конец этому делу.

Нечего нам напускать на себя важность и делать вид, будто ругательства, которые мы себе позволяем в нашей хваленой стране свободы, – наши собственные, – и на том основании, что у нас хватает духу произносить их вслух, – – воображать, будто у нас достало бы также ума их придумать.

Я берусь сию же минуту доказать это всем на свете, за исключением знатоков, – хотя я объявляю, что возражения мои против знатоков ругани только такие – какие я бы сделал против знатоков живописи и т. д. и т. д. – вся эта компания настолько обвешана кругом и офетишена побрякушками и безделушками критических замечаний, – – или же, оставляя эту метафору, которой, кстати сказать, мне жаль, – – ибо я ее раздобыл в таких далеких краях, как берега Гвинеи, – – головы их, сэр, настолько загружены линейками и циркулями и чувствуют такую непреодолимую наклонность прилагать их по всякому поводу, что для гениального произведения лучше сразу отправиться к черту, чем ждать, пока они его растерзают и замучат до смерти.

– – – А как вчера в театре Гаррик произнес свой монолог? – О, против всяких правил, милорд, – совсем не считаясь с грамматикой! Между существительным и прилагательным, которые должны согласоваться в числе, падеже и роде, он сделал разрыв вот так, – остановившись, как если бы это еще требовалось выяснить, – а между именительным падежом, который, как известно вашей светлости, должен управлять глаголом, он двенадцать раз делал в эпилоге паузу в три и три пятых секунды каждый раз, по секундомеру, милорд. – – Замечательная грамматика! – – Но, разрывая свою речь, – – разрывал ли он также и смысл? Разве жесты его и мимика не заполняли пустот? – – – Разве глаза его молчали? Вы смотрели внимательно? – – Я смотрел только на часы, милорд. – Замечательный наблюдатель!

– А что вы скажете об этой новой книге, которая производит столько шума везде? – Ах, милорд, она вся перекошена, – – вне всяких правил! – ни один из ее четырех углов нельзя назвать прямым. – – У меня были в кармане линейка, и циркуль, милорд. – – – Замечательный критик!

– А что касается эпической поэмы, которую ваша светлость велели мне рассмотреть, – то, смерив ее длину, ширину, высоту и глубину и сличив данные у себя дома с точной шкалой Боссю[143], – я нашел, милорд, что она во всех направлениях превышает норму. – – Удивительный знаток!

– А зашли вы посмотреть на большую картину, когда возвращались домой? – – Жалкая мазня, милорд! Ни одна группа не написана по принципу пирамиды! – – а какая цена! – – Ведь в ней нет и признаков колорита Тициана – – выразительности Рубенса – – грации Рафаэля – – чистоты Доменикино – корреджистости Корреджо – познаний Пуссена – пластичности Гвидо – – вкуса Каррачи – – или смелого рисунка Анджело. – – Помилосердствуйте, бога ради! – Из всех жаргонов, на которых жаргонят в этом жаргонящем мире, – жаргон ханжей хоть и можно считать наихудшим – самым изводящим, однако, является жаргон критиков!

– Я готов пройти пятьдесят миль пешком (потому что не имею годной верховой лошади), чтобы поцеловать руку человека, благородное сердце которого охотно передает вожжи своего воображения в руки любимого писателя – – и который наслаждается чтением, не зная отчего и не спрашивая почему.

Великий Аполлон! если ты расположен дарить – – даруй мне – большего я не прошу – лишь чуточку природного юмора с искоркой собственного твоего огня в нем – – и пошли Меркурия с его линейками и циркулями, если у него найдется время, передать мои поздравления – – не важно кому.

Так вот, я берусь доказать каждому, кроме знатоков, что все ругательства и проклятия, которыми мы оглашали воздух в течение последних двухсот пятидесяти лет в качестве самобытных, – – за исключением большого пальца апостола Павла – – – – божьего мяса и божьей рыбы – ругательств монархических и притом, принимая во внимание тех, кто к ним прибегал, совсем неплохих: ведь при королевских ругательствах не важно, рыба они пли мясо; – – за этим исключением, я утверждаю, между ними нет ни одного ругательства или, по крайней мере, проклятия, которое не было бы тысячу раз скопировано и перекопировано с Эрнульфа; однако, подобно прочим копиям, как все они по силе и выразительности бесконечно далеки от оригинала! – «Прокляни тебя боже» – считается неплохим проклятием – – и само по себе вполне приемлемо. – – Но сопоставьте его с Эрнульфовым – – «Да проклянет тебя всемогущий бог отец – да проклянет тебя бог сын – да проклянет тебя бог дух святой», – – и вы увидите все его ничтожество. – В Эрнульфовых проклятиях есть нечто восточное, до чего нам ни за что не дотянуться; кроме того, Эрнульф куда изобретательнее – – он был богаче одарен качествами богохульника – и обладал таким основательным знанием человеческого тела с его перепонками, нервами, связками, суставами и сочленениями – что, когда он проклинал, – от него не ускользал ни один орган. – Правда, в манере его есть некоторая жесткость – у него, как у Микеланджело, недостает изящества – – но зато сколько gusto![144]

Отец мой, который, вообще говоря, на все смотрел совсем иначе, нежели другие люди, ни за что не хотел допустить, чтобы документ этот был оригиналом. – – Он рассматривал скорее Эрнульфову анафему как некий кодекс проклятий, в котором, по его предположению, после упадка проклинательного искусства под более мягким управлением одного из пап, Эрнульф, по приказанию его преемника, с великой ученостию и прилежанием собрал вместе все законы проклятия: – – по этим самым соображениям Юстиниан, в эпоху упадка империи, приказал своему канцлеру Трибониану собрать все римские или гражданские законы в один кодекс, или дигесты, – – дабы, подвергнувшись ржавчине времени – и роковой участи всего, что предоставлено устной традиции, – они не погибли навсегда для мира.