– – Что надо было как-то обеспечить продолжение рода у столь великого, столь возвышенного и богоподобного существа, как человек, – я этого нисколько не отрицаю, – но философия обо всем говорит свободно, и потому я остаюсь при своем мнении и считаю прискорбным, что его приходится осуществлять посредством страсти, принижающей наши способности и изгоняющей всякую мудрость, умозрения и высшую душевную деятельность, – посредством страсти, дорогая моя, – продолжал отец, обращаясь к матери, – которая спаривает и равняет умных людей с дураками и заставляет нас выходить из наших пещер и тайников похожими больше на сатиров и четвероногих тварей, нежели на людей.

– Я знаю, мне скажут, – продолжал отец (прибегая к риторической фигуре, называемой пролепсисом[458]), – что сама по себе, взятая в простом виде, она – – подобно голоду, жажде или сну – – не бывает ни хорошей, ни дурной – ни постыдной, ни какой-либо иной. – – Почему же тогда деликатность Диогена и Платона так восставала против нее? и почему, намереваясь произвести человека и дать ему жизнь, мы задуваем свечу? чем, наконец, объяснить, что все, к ней причастное – входящее в нее – приготовления к ней – ее орудия, все, что так или иначе ей служит, невозможно передать чистому уму ни на каком языке, ни прямо, ни иносказательно?

– – Акт убийства и истребления человека, – продолжал отец, возвышая голос – и обращаясь к дяде Тоби, – вы знаете, всеми прославляется – и оружие, коим мы его совершаем, окружено почетом. – – Мы гордо носим его на плече. – – Мы важничаем, нацепив его себе на бок. – – Мы его позлащаем. – – Мы его разделываем резьбой. – – Мы его покрываем инкрустацией. – – Мы его выкладываем дорогими каменьями. – – Больше того, даже если это мерзавка пушка, и у той мы отливаем на казенной части какое-нибудь украшение.

– – Дядя Тоби отложил свою трубку, чтобы похлопотать о более милостивом эпитете, – – а Йорик встал, чтобы разбить эту гипотезу – —

– – как вдруг в комнату ворвался Обадия с жалобой, которая требовала немедленного выслушания.

Дело было такое:

Мой отец, по установленному издавна в нашем поместье обычаю и как владелец большой десятины[459], обязан был держать быка для обслуживания прихода, и Обадия как-то раз прошлым летом приводил к нему свою корову – – говорю: как-то раз – потому что случаю угодно было, чтобы это произошло в тот самый день, когда он женился на горничной моего отца, – – таким образом, одно из этих событий было отправной точкой для исчисления другого. Поэтому, когда жена Обадии родила, – Обадия возблагодарил бога. —

– – Теперь, – сказал Обадия, – у меня будет теленок. – И Обадия ежедневно ходил навещать свою корову.

Она отелится в понедельник – во вторник – или в среду самое позднее. – —

Корова не отелилась – – нет – она отелится только на будущей неделе – – корова ужасно замешкалась – – и наконец, по прошествии шести недель, подозрения Обадии (как отца семейства) пали на быка.

Приход наш был очень велик и, по правде говоря, далеко не по плечу быку моего отца, он, однако, так или иначе ввязался в это дело – и исполнял свою должность с большим достоинством, так что отец был о нем высокого мнения.

– – Почти все односельчане, с позволения вашей милости, – проговорил Обадия, – возлагают вину на быка. – —

– – А разве корова не может быть бесплодной? – возразил отец, обращаясь к доктору Слопу.

– Этого никогда не бывает, – сказал доктор Слоп, – зато жена этого человека могла разрешиться преждевременно, вещь самая заурядная. – – Послушай, любезный, есть ли на голове твоего ребенка волосы? – спросил доктор Слоп. – – —

– – Столько же, сколько и у меня, – сказал Обадия. – – Обадия три недели не брился. – – Фью – – у – – – – у – – – – – – – – разразился отец перед началом своей реплики восклицательным свистом, – – стало быть, братец Тоби, бедный мой бык, этот лучший бык, какой когда-либо мочился и в более чистые времена подошел бы для самой Европы[460], – – будь у него двумя ногами меньше, мог быть притянут в Коллегию докторов[461] и лишиться своего доброго имени – – а для общественного быка, братец Тоби, это все равно что лишиться жизни. – – —

– Господи! – воскликнула мать, – что это за историю они рассказывают? – —

Про БЕЛОГО БЫЧКА, – сказал Йорик, – – и одну из лучших в этом роде, какие мне доводилось слышать.

Людей страшат не дела, а лишь мнения об этих делах (греч.).

Эпиграф (???????? ????…) заимствован Стерном у философа-стоика Эпиктета (I в. до н. э.) из книги «’???????????» («Руководство»), гл. V.

Досточтимому мистеру Питту. – Посвящение Питту написано было Стерном для второго издания первых двух томов «Тристрама» по приезде его в Лондон в марте 1760 г. Вильям Питт Старший (1708-1778) был тогда военным министром и главным организатором английских сил в Семилетнюю войну (1756-1763).

Жизненные духи. – Понятие это мы встречаем уже в античной физиологической психологии, у перипатетиков и стоиков. В XVII и XVIII вв. оно получило широкое распространение благодаря французскому философу Декарту и его последователям, согласно которым жизненные духи являются тончайшей газообразной материей, циркулирующей в крови и в нервной системе.

Гомункул – человечек; в обычном словоупотреблении – искусственный человек, которого алхимики (особенно Парацельс) мечтали создать лабораторным путем. Сводку всего, что было сказано о гомункуле, Стерн мог прочесть в примечаниях к поэме «Гудибрас» Сэмюэля Батлера, составленных кембриджским «ученым» Захарией Греем.

Туллий – Марк Туллий Цицерон, римский политический деятель и оратор (106-43 до н. э.).

Пуффендорф Самуил (1632-1694) – немецкий юрист, автор книги «De jure naturali et gentium» («О праве естественном и международном») и «De officio hominis et civis» («Об обязанностях человека и гражданина»), в которых он устанавливает нормы естественного права, освобождая его от философской схоластики.

«Путь паломника» – аллегорическое произведение Джона Беньяна (1628-1688), английского сектанта-проповедника. В конце XVII и в XVIII в. оно пользовалось в Англии огромной популярностью.

Монтень Мишель (1533-1592) – французский писатель, автор «Опытов», книги наблюдений и размышлений, имевшей большое влияние на Стерна.