Характеры двух братьев, при таком их противопоставлении, взаимно освещали друг друга, в особенности же выгодно в настоящем столкновении по поводу Стевина.

Мне нет нужды говорить читателю, если он обзавелся каким-нибудь коньком, – что конек есть самая чувствительная область и что эти незаслуженные удары по коньку дяди Тоби не могли остаться им незамеченными. – Нет, – как выше было сказано, дядя Тоби их чувствовал, и чувствовал очень остро.

Что же он сказал, сэр? – Как поступил? – О, сэр, – он проявил истинное величие! Как только отец перестал оскорблять его конька, – он без малейшего волнения отвернулся от доктора Слопа, к которому обращена была его речь, и посмотрел отцу в глаза с выражением такой доброты на лице, – так кротко, так по-братски, – с такой неизъяснимой нежностью, – что взгляд его проник отцу в самое сердце. Поспешно поднявшись с кресла, он схватил дядю Тоби за обе руки и сказал: – – Братец Тоби, – виноват пред тобой; – извини, пожалуйста, эту горячность, она досталась мне от матери[106]. – Милый мой, милый брат, – отвечал дядя Тоби, тоже вставая при поддержке отца, – ни слова больше об этом; – прощаю вам от всего сердца, даже если бы вы сказали в десять раз больше, брат. – Однако же неблагородно, – возразил отец, – оскорблять человека, – особенно брата; – но оскорблять такого смиренного брата, – такого безобидного, – такого незлобивого, – это низость, клянусь небом, это подлость. – Прощаю вам от всего сердца, брат, – сказал дядя Тоби, – даже если бы вы сказали в пятьдесят раз больше. – – Да и какое мне дело, дорогой мой Тоби, – воскликнул отец, – какое мне дело до ваших развлечений или до ваших удовольствий? Добро б еще, я был в состоянии (а я не в состоянии) умножить их число.

– Брат Шенди, – отвечал дядя Тоби, пристально посмотрев ему в глаза, – вы очень ошибаетесь на этот счет; – ведь вы доставляете мне огромное удовольствие, производя в вашем возрасте детей для семейства Шенди. – – Но этим, сэр, – заметил доктор Слоп, – мистер Шенди доставляет удовольствие также и себе самому. – – – Ни капельки, – сказал отец.

– Мой брат делает это, – сказал дядя Тоби, – из принципа. – Как хороший семьянин, я полагаю, – сказал доктор Слоп. – Ф! – воскликнул отец, – не стоит об этом говорить.

В конце последней главы отец и дядя Тоби продолжали стоять, как Брут и Кассий в заключительной части той сцены, где они сводят между собою счеты.

Произнеся три последние слова, – отец сел; – дядя Тоби рабски последовал его примеру, но только перед тем, как опуститься на стул, он позвонил и велел капралу Триму, дожидавшемуся приказаний в прихожей, сходить домой за Стевином: дом дяди Тоби был совсем близко, по другую сторону улицы.

Другой бы прекратил разговор о Стевине; – но дядя Тоби не таил злобы в сердце своем, и потому продолжал говорить на ту же тему, желая показать отцу, что он не сердится.

– Ваше внезапное появление, доктор Слоп, – сказал дядя, возвращаясь к прерванному разговору, – тотчас же привело мне на мысль Стевина. (Отец мой, можете быть уверены, не предлагал больше держать пари о том, кто такой этот Стевин.) – – Дело в том, – продолжал дядя Тоби, – что знаменитая парусная повозка, принадлежавшая принцу Морицу[107] и построенная с таким замечательным искусством, что полдюжины пассажиров могли в ней сделать тридцать немецких миль в какое-то совсем ничтожное число минут, – – была изобретена великим математиком и инженером Стевином.

– Вы могли бы, – сказал доктор Слоп, – поберечь вашего слугу (ведь он, бедняга, у вас хромой) и не посылать за Стевиновым описанием этой повозки, потому что на обратном пути из Лейдена через Гаагу я сделал добрых две мили крюку, своротив в Шевенинг с целью ее осмотреть.

– Это пустяки, – возразил дядя Тоби, – по сравнению с тем, что сделал ученый Пейреския, который прошел пешком пятьсот миль, считая от Парижа до Шевенинга и обратно, только для того, чтобы ее увидеть, – больше ни для чего.

Некоторые люди терпеть не могут, чтобы их обгоняли.

– Ну и дурак он, – возразил доктор Слоп. Однако обратите внимание, что сказал он это вовсе не из презрения к Пейрескии, – а потому, что неутомимое мужество этого ученого, проделавшего пешком такой далекий путь единственно из любви к знанию, сводило к нулю подвиг самого доктора Сдана в этом деле. – Ну и дурак этот Пейреския, – повторил он. – Отчего же? – возразил отец, беря сторону брата, не только с целью поскорее загладить нанесенное ему оскорбление, которое все не выходило у отца из головы, – но отчасти и потому, что разговор начинал его серьезно интересовать. – Отчего же? – сказал он, – отчего надо бранить Пейрескию[108] или кого-нибудь другого за желание полакомиться тем или другим кусочком подлинного знания? Сам я хоть и ничего не понимаю в этой парусной повозке, – продолжал он, – однако у ее изобретателя, наверно, были большие способности к механике; понятно, я не в силах разобраться, какими философскими принципами он руководился, – – – все-таки его машина построена на принципах очень основательных, каковы бы они ни были, иначе она не могла бы обладать теми качествами, о которых говорил мой брат.

– Она ими обладала, если только не была еще более совершенной, – сказал дядя Тоби; – ведь, как изящно выражается Пейреския, говоря о скорости ее движения: Tarn citus erat, quam erat ventus, что означает, если я не позабыл моей латыни: она была быстрая, как ветер.

– А позвольте узнать, доктор Слоп, – проговорил отец, перебив дядю (и извинившись перед ним за свою неучтивость), – на каких принципах основано было движение этой повозки? – – На очень хитрых принципах, можете быть уверены, – отвечал доктор Слоп; – – – и я часто дивился, – продолжал он, обходя вопрос, – почему никто из наших помещиков, живущих на обширных равнинах, вроде нашей (я особенно имею в виду тех, чьи жены еще способны рожать детей), – не попробует какого-нибудь средства передвижения в этом роде; ведь не только оно пришлось бы чрезвычайно кстати в экстренных случаях, которым подвержен прекрасный пол, – лишь бы ветер был попутный, – но сколько также средств сберегло бы применение ветра, который ничего не стоит и которого не надо кормить, вместо лошадей, которые (черт бы их драл) и стоят и жрут ужас сколько.

– Как раз по этой причине, – возразил отец, – то есть потому, что «ветер ничего не стоит и его не надо кормить», – предложение ваше никуда не годится; – ведь именно потребление наших продуктов наряду с их производством дает хлеб голодным, оживляет торговлю, – приносит деньги и поднимает цену наших земель; – признаться, будучи принцем, я щедро наградил бы ученую голову, выдумавшую такие механизмы, – тем не менее я бы строго запретил их употреблять.

Тут отец попал в свою стихию – – и пустился было так же пространно рассуждать о торговле, как дядя Тоби рассуждал перед этим о фортификации; – но, к большому ущербу для науки, судьба распорядилась, чтобы ни одно ученое рассуждение, к которому приступал в тот день мой отец, не было им доведено до конца, – – – ибо, едва только открыл он рот, чтобы начать следующую фразу, —