Но мистер Инграм не упустил возможности заговорить со мной, несмотря на то что я не глядела в его сторону.
— О, мисс Смолпис, очень приятно снова с вами встретиться, — сказал он.
Ну просто само воплощение вежливости.
— Мне тоже приятно, сэр, — ответила я, стараясь говорить нежным голосом и не смотреть ему в глаза.
В воздухе повисло напряжение.
К нам подошел молодой стройный слуга в белых накрахмаленных брюках и тюрбане. В руках он держал серебряный поднос с гранеными бокалами, наполненными алой жидкостью. Бокалы подрагивали и еле слышно позвякивали, касаясь друг друга. Я заметила струйку пота, стекавшую у слуги из-под тюрбана. Он направился к нам, протягивая мне поднос, но глядя в сторону мистера Инграма.
— Вам кларет или, может быть, мадеры? — спросил меня мистер Инграм.
— Нет, благодарю вас, — отказалась я, но слуга не двинулся с места.
Наконец мистер Инграм взял себе бокал. Юноша все еще чего-то ждал. Мистер Инграм отпустил его, что-то тихо проговорив на хинди.
В этот самый миг хозяйка дома захлопала в мясистые ладоши, объявляя, что теперь мы должны разбиться на пары для игры в вист.
— Мисс Смолпис, я ненадолго отлучусь из дома, чтобы выкурить сигару. Меня мало интересуют игры, в которых не делают высоких ставок.
Мистер Инграм просиял своей заученной улыбкой и поставил полный бокал на ближайший столик.
Я смотрела, как он выходит в открытую дверь. Он вел себя так, словно десять дней назад между нами не произошло ничего неприятного. Я глубоко вдохнула, уверяя себя, что воспитание не позволит ему упомянуть о моем вульгарном поведении.
Я сыграла несколько партий в вист, но испытывала нервозность и раздражение. Я почувствовала, что сейчас прокушу себе язык насквозь, если миссис Клаттербак еще раз спросит, что у нас козыри, или пожалуется, что ей снова достались только не фигурные карты и ни одной «картинки». Я отказалась от следующей игры, выскользнула через открытые двери на веранду и проследовала по широким каменным ступеням в сад. Сад был прекрасным, с прямоугольными клумбами, на которых росли высокие, по грудь, каны и лилии и большое «храмовое дерево»[25] с нежными, словно высеченными из мрамора цветами, испускающими дурманящий запах. На небе сияла полная белая луна. Я остановилась, чтобы воткнуть себе за ухо цветок. Меня вдруг переполнило странное чувство, словно я вот-вот взлечу вверх, к звездному ночному небу. Ощущение оказалось непривычным, но приятным. Я улыбнулась, вспоминая торговца, подарившего мне плод, и шелковистость волос того ребенка, а затем вдруг раскинула руки и закружилась в свете луны. Я чувствовала, как что-то холодное, темное и жесткое внутри меня растворяется и исчезает, и осознала, что это странное чувство было счастьем. Я счастлива, думала я. Я в саду, в Калькутте. Я Линни Гау, и я больше не мечтаю о другой жизни. Это и есть моя жизнь.
— Я счастлива! — выкрикнула я в темноту сада. Слова показались мне яркими, круглыми и серебряными, словно они отражали луну.
Кажется, я ни разу за всю свою жизнь не дышала полной грудью, она всегда была напряжена. Теперь же, выдохнув слова «я счастлива», я наконец смогла расслабиться и сделать полноценный вдох.
Я остановилась и замерла, стоя на освещенной луной траве. Мне не хотелось возвращаться в шумную и душную гостиную. Я медленно зашагала по тропинке, ведущей к жилищам слуг — простым сарайчикам, жмущимся друг к другу, откуда доносился монотонный гул голосов и ритмичный стук барабана. Возле одной из хижин сидела молодая женщина и, опершись спиной о шершавую стену, кормила грудью ребенка. Увидев меня, она вскочила и попыталась одновременно прикрыть голую грудь своим сари и поприветствовать меня. Младенец, оторванный от соска, тоненько закричал.
— Пожалуйста, — сказала я на ломаном хинди, — пожалуйста, продолжайте.
Направляясь дальше по извилистой тропинке, я проходила мимо мужчин и женщин, которые сидели на корточках вокруг стоящих на земле свечей и тихо разговаривали. При моем появлении все они вскакивали и замолкали. Я улыбалась им, зная, что смущаю их своим присутствием, но мне было все равно. Оставалась еще одна хижина, и в свете луны, благодаря которому все было видно отчетливо, словно днем, я заметила за ней узкую тропинку, которая, видимо, поворачивала обратно к дому. Я обрадовалась, что не придется возвращаться и снова беспокоить слуг.
Хижина стояла на некотором расстоянии от остальных. Когда я проходила мимо открытой двери, знакомые звуки совокупления заставили меня остановиться и заглянуть внутрь. В полумраке я различила на циновке две ритмично двигающиеся фигуры. Мне следовало продолжить свой путь, но я стояла, слушая хриплое учащенное дыхание любовников. В этот момент меня осенило, что это вовсе не мужчина и женщина, как я предполагала, а двое мужчин. Мои глаза достаточно привыкли к темноте, чтобы увидеть, что один из них стоял на коленях, опираясь на локти. Его изящное стройное тело было темным и блестело от пота. Другой, крупнее и более крепкого сложения, стоял на коленях позади первого. Он был одет в белую рубашку, жемчужные пуговицы на которой поблескивали, пока он настойчиво вклинивался в партнера, обхватив его худощавые бедра руками.
Прежде чем я успела уйти или хотя бы отвести взгляд, мужчина, исполнявший активную роль, повернулся ко мне, и я поняла, что смотрю в лицо Сомерса Инграма. Он резко прекратил движения, и звуки барабана, доносившиеся откуда-то сзади, вдруг показались мне оглушительными. Другой мужчина — теперь я узнала в нем молодого слугу из гостиной — тоже повернул голову к двери и испуганно вскрикнул. Мистер Инграм отодвинулся от него, и юноша откатился в сторону, схватив свою рубашку и набросив ее себе на лицо.
Было слишком поздно притворяться, будто я ничего не видела.
— Мне так жаль, что я вам помешала, — сказала я. Слова звучали нелепо и почти смешно. — Я, правда, ужасно сожалею, что я… заблудилась.
Мистер Инграм смотрел на меня, даже не пытаясь прикрыться. Было заметно, что он все еще возбужден.
Я поспешила прочь, обнаружив, что дышу с трудом. Я не знала, почему все это так меня потрясло — меня, которая не только видела извращения во всевозможных проявлениях, но и сама в них участвовала. Я проклинала себя за решение прогуляться. Недавнее приподнятое настроение исчезло, ему на смену пришло смущение и раздражительность. Я вытащила из-за уха цветок и бросила его на землю. Я не могла разобраться, расстроило ли меня то, что я узнала о пристрастиях Сомерса Инграма, или то, что он заставлял меня испытывать неловкость во время наших разговоров, хотя на самом деле его интересовали мужчины, а не женщины? Он никогда не питал ко мне интереса, и я поняла, что обиделась.
Мне удалось пройти совсем немного, когда Сомерс Инграм догнал меня. Под его ногами хрустели раковины дорожки.
— Мисс Смолпис?
Я повернулась к нему. Он привел себя в порядок и был так же аккуратен и опрятен, как и раньше в гостиной.
— Не думаю, что нам есть о чем говорить, сэр, — сказала я, подняв подбородок.
— Пожалуйста, позвольте мне проводить вас обратно в дом, — произнес он и крепко взял меня за руку.
Когда я попыталась выдернуть руку, мистер Инграм сжал ее еще сильнее, так, чтобы мне не удалось вырваться. Я пошла быстрее, но он вынудил меня к медленному прогулочному шагу.
— Мисс Смолпис, — сказал он. — Нам нужно откровенно поговорить.
Я презрительно фыркнула.
— Вы что же, думаете, что я собираюсь о чем-то с вами разговаривать?
Мистер Инграм выпустил мою ладонь, но теперь держал меня за предплечье. Он повернулся ко мне лицом.
— Видите ли, — произнес он, явно не заботясь о том, желаю я его слушать или нет, — то, что только что случилось, подтверждает мои опасения о вас. То, чему вы стали свидетельницей… Увидев меня с моим Ганимедом, вы повели себя совсем не так, как отреагировала бы любая другая молодая леди вашего круга. Вы не закричали от ужаса и не упали в обморок. Вы не потеряли дар речи и не задрожали, чего следовало бы ожидать от молодой английской девственницы, увидевшей то, что большинство из них не могут себе представить даже в самых изощренных эротических фантазиях — так как все они берегут невинность. Я видел выражение вашего лица — или, вернее, отсутствие всякого выражения, когда вы застали нас… скажем так, fragrante delicto[26]. На вашем лице читалось безразличие. Что наталкивает меня на мысль, что вы не были шокированы или хотя бы напуганы. Так, словно вы уже видели то, чего никогда не должна видеть молодая леди из приличной семьи. Разве я не прав?
