Шейкер прокашлялся.

— А разве Нэн сегодня не приходила, чтобы помочь? И что насчет малышки Мэри? Кто накроет на стол?

Когда его мать не ответила, я решила сделать это за нее.

— Ваша мать сказала мне, что вы работаете в библиотеке в джентльменском клубе, — произнесла я. — Я накрою на стол.

Шейкер опустился на стул. Я взяла тарелки с тушеной бараниной и отварным картофелем с буфета и поставила одну из них перед Шейкером, другую перед его матерью и третью туда, где сидела сама. Я подала Шейкеру соусник, чувствуя повисшую в воздухе неловкость. Неужели он смущался из-за того, что я ему прислуживала? Или потому, что я больше не была в беде? Или, может, потому, что я уже не напоминала ту накрашенную, завитую шлюху, которую он встретил в харчевне, — и даже то жалкое создание, выплеснувшее на него свой исполненный боли рассказ о разбитых мечтах, а затем склонившееся над крохотной могилкой, отмеченной только камнем с розовыми прожилками?

Я расчесала волосы и стянула их в узел на затылке, тщательно умылась и аккуратно сколола шаль миссис Смолпис на груди, прикрыв шрам. Неужели Шейкер испугался, потому что теперь я выглядела как обычная молодая женщина?

Он взял вилку.

— Пожалуйста, мисс Гау… Линни… Присаживайтесь. Да, я работаю в библиотеке. Кроме читального зала и отдела периодики в клубе есть еще библиотека, принадлежащая его членам.

Шейкер склонился над тарелкой. Я старательно делала вид, что не замечаю, как он пытается донести вилку с едой до рта, не растеряв при этом половину. В комнате повисла тишина, нарушаемая только звоном столового серебра о фарфор.

Неожиданно Шейкер поднял голову.

— Вы умеете читать?

— Умеет, — ответила за меня миссис Смолпис. — Я велела ей почитать мне. Ты же знаешь, я теперь с трудом разбираю буквы. Я выбирала стихи, которые оказались бы ей полезны. Один из них — «Ты взвешен на весах и найден очень легким»[9]. Я подумала, что эти слова лучше всего характеризуют ее и ее нечестивую жизнь. «Вы возделывали нечестие — пожинаете беззаконие, едите плод лжи…»[10]

— Я так и думал, что умеете, — прервал ее Шейкер. — А писать тоже умеете?

— Я очень давно этого не делала, но в детстве я умела писать. Меня этому научила мама.

— Понятно, — сказал он, и я поняла, что именно изменилось в его лице. На нем больше не было меланхоличного выражения.

Следующим утром миссис Смолпис порылась у себя в шкафу и бесцеремонно бросила мне на постель одно из своих старых платьев. Я и сама знала, что мое платье — дешевое, плохо сшитое и с низким декольте, — кричаще яркое платье, в котором я работала, мало подходило для жизни в Эвертоне. Я надела брошенное мне коричневое суконное платье и разочарованно оглядела поношенную шаль и давно вышедшую из моды шляпку, тоже подаренную мне миссис Смолпис. Платье оказалось слишком большим и висело на мне мешком. Я чувствовала себя в нем очень глупо.

Снова выслушав подробные указания миссис Смолпис, после завтрака я приступила к работе — полировке разнокалиберного столового серебра и чистке овощей, доставленных к черному ходу зеленщиком. Я испекла печенье и приготовила тесто для пирога с телятиной. Пришел посыльный и вручил миссис Смолпис карточку с позолоченной каймой. Прочитав ее и пробормотав «Как мило», она положила ее на серебряный поднос на маленьком столе красного дерева, стоявшем у двери. Она снова велела мне почитать ей Библию, но через пять минут начала клевать носом и вскоре заснула. Закутавшись в шаль, я выскользнула из дома и отправилась на полянку с падубом.

Сидя там, я водила пальцами по гладким розовым прожилкам на камне. Мое тело исцелялось, но внутри по-прежнему жила глубокая печаль. Если я собиралась вернуться на Парадайз-стрит, то завтра был последний срок (я не появлялась там уже три дня), иначе Блу отдаст мое место — и на улице, и в комнате — кому-то другому.

Но этим вечером Шейкер пришел домой, широко улыбаясь. Он договорился о том, чтобы меня приняли на работу в библиотеку. Я могла приступать к своим новым обязанностям со следующей недели.

Я со стуком поставила тарелку с печеньем на стол.

— Что вы сделали?

Улыбка исчезла с лица Шейкера.

— Я сказал, что смог найти вам…

— А вам не пришло в голову спросить у меня, хочу ли я работать в библиотеке? Я еще не решила, чем буду заниматься. Вы, конечно, очень добры ко мне, но я осталась в вашем доме лишь для того, чтобы набраться сил, как вы мне и предлагали. Я пока еще ничего не решила.

— Неужели? — спросил он.

Я взволнованно сжимала нож для хлеба.

— Кроме того, кто согласится взять меня на работу, даже не побеседовав со мной? Кому нужен абсолютно незнакомый человек?

— Я сказал своему работодателю, мистеру Эббингтону, что к нам из Моркама переехала моя кузина, Линни Смолпис, дочь брата моего отца, и что сейчас ей крайне необходима работа.

Его голос приобрел незнакомый холодный тон, выдававший возмущение. Мне стало стыдно, хотя я этого и не показывала.

— «Нет, — сказал я ему, — у нее нет рекомендательного письма, так как она всю жизнь ухаживала за отцом-калекой». Но я заверил его, что могу за тебя поручиться и возьму все под свою ответственность. У меня нет привычки лгать, Линни, — продолжил Шейкер. — Но сегодня я предпочел сказать неправду.

Я смотрела на печенье, опустив голову.

— Мистер Эббингтон мне доверяет. Я работаю на него уже семь лет, получив эту работу по рекомендации отца, которую тот дал незадолго до своей смерти. Они с мистером Эббингтоном были хорошими друзьями. Единственная правда в этой истории заключается в том, что у моего отца действительно был брат, живший в Моркаме, но он умер четыре года назад, не оставив после себя детей.

Его дрожь усилилась, так что теперь тряслось все тело.

— И что я должна буду делать? — поинтересовалась я, взглянув Шейкеру в глаза после долгой паузы.

— У нас не было вакансии, но мистер Эббингтон сказал мне, что давно собирался найти кого-нибудь с хорошим почерком, чтобы вести записи по книгам. Хотя это моя работа — следить за заказами, выдачей книг и их возвращением, но я не могу писать из-за моих… — он с презрительной усмешкой посмотрел на свои руки, — с этим. И хотя мистер Эббингтон, который уже довольно стар, сам выдает книги членам клуба под расписку, на записи у него не хватает времени. Вот этим вы и могли бы заняться — вести записи выдачи и возврата книг по датам. Если, конечно, вы не находите такое занятие недостойным.

Я вздернула подбородок. Меня задело последнее замечание и тон, которым оно было сказано.

— Сколько мне будут платить?

— Флорин в неделю. Выплата, разумеется, раз в месяц.

Два шиллинга в неделю. Это больше, чем обычно платят на фабрике, но все равно не так уж и много. За несколько ночей на улице я смогу заработать гораздо больше. В комнате пахло свежей выпечкой. Холодный ноябрьский дождь барабанил по оконному стеклу, хотя тщательно задернутые шторы заглушали звук. В камин упала попавшая в дымоход капля и зашипела в огне. В столовой было тепло и пахло едой. Хотя мебель, светильники и ковры с цветочным узором заметно обветшали и, судя по всему, отличались почтенным возрастом, мне почему-то здесь было очень уютно.

Я представила себе, каково это — стоять сейчас на улице в такую погоду, надеясь, что дождь не заставит посетителей салонов сразу разойтись по домам, к теплым кроватям и холодным женам, вместо того чтобы по-быстрому перепихнуться, за цену меньшую, чем стоимость поездки домой. Я вспомнила, как отвратительно несло от шотландца в его экипаже, какими грубыми были пальцы щупавшего меня торговца рыбой. Я вздрогнула от отвращения, воскресив в своей памяти лицо сумасшедшего сифилитика с Роудни-стрит, и мой нож, приставленный к горлу Рэма Манта в свете газового фонаря на Парадайз-стрит.

Я подумала о моей малышке Фрэнсис, о ее крошечных скрюченных пальчиках. Я не хотела снова забеременеть от незнакомца.