— Равнина гораздо удобнее для нашей высадки, чем гора, — заметил Ардан. — Житель Луны, которого высадили бы в Европе на Монблане или в Азии на вершине Гималаев, не мог бы еще сказать, что находится на Земле.

— Есть и другое удобство, — прибавил Николь: — если снаряд упадет на плоскую поверхность, он останется на месте, а если где-нибудь на скате горы, то покатится, как мячик, и нельзя ручаться, что мы останемся целы и невредимы. Гора будет нам некстати.

Путешествие все время шло так удачно, что нельзя было сомневаться в успехе смелого предприятия. Председатель Пушечного клуба, однако, почему-то не был спокоен: видимо, его тревожила какая-то мысль, но какая- этого он не говорил товарищам, чтобы прежде времени их не волновать.

Все математические расчеты Кембриджской обсерватории вели к тому, что снаряд должен был попасть в самый центр лунного диска. На самом же деле выходило, что он направляется к северному полушарию; значит, первоначальное направление изменилось, произошло уклонение. Вследствие каких же причин? Барбикен этого разгадать не мог, а главное — не мог определить величины этого уклонения. Он, впрочем, до сих пор разделял со своими товарищами мысль об удобствах высадки в северном полушарии.

Барбикен продолжал очень внимательно производить наблюдения над Луной и, сколько мог, старался исследовать, не изменилось ли направление снаряда. Можно представить себе ужас положения, если бы снаряд, не достигнув цели, вдруг был бы увлечен какой-нибудь силой в межпланетное пространство!

Луна теперь уже не казалась плоским кружком: слегка обозначалась ее выпуклость, и если бы Солнце озарило ее косыми лучами, то очень ясно можно было бы различить высокие горы, зияющие глубины кратеров и причудливые изгибы, испещряющие громадное пространство равнин. Но все это сливалось при ярком солнечном освещении, ускользало от глаз наших наблюдателей. С трудом можно было различить лишь те широкие пятна, которые придают светлому диску Луны подобие человеческого лица.

— Лицо, да и только, — сказал Ардан. — Но я обижен за милую сестру Аполлона: рябовато оно!

Путешественники не переставали вглядываться в этот, никем невиданный, совершенно новый для них мир. Воображение уносило их то на высокие пики, то в глубину широких ущелий. Там и сям чудились им обширные моря и потоки воды, приносящие с гор посильную дань. Витая над бездной, они надеялись услышать шум этого вечно безмолвного светила.

Последний день оставил самые сильные воспоминания. Ни одна подробность не изгладилась из памяти путешественников. Неопределенная тревога овладевала ими по мере приближения к цели. Эта тревога могла еще более усилиться, если бы они в состоянии были почувствовать, насколько уменьшилась скорость снаряда: скорость показалась бы им слишком недостаточной для того, чтобы снаряд мог долететь до Луны.

В это время снаряд уже почти ничего не весил. По мере удаления от Земли вес его постепенно уменьшался и должен был сделаться равным нулю в той точке, где притяжения Луны и Земли равны и, следовательно, уравновешивают друг друга.

Однако, невзирая на все треволнения, Ардан не забыл приготовить завтрак. Все ели с большим аппетитом. Завтрак действительно был на славу: вкуснее этого бульона, сваренного с помощью газа, и этого консервированного мяса, казалось, ничего быть не могло. В довершение всего было выпито несколько стаканов хорошего французского вина, причем Ардан не упустил случая заметить, что лунные виноградники, — если они только были, — согреваемые палящими лучами Солнца, должны бы доставлять тонкие вина.

На всякий случай предусмотрительный француз захватил с собою несколько драгоценных лоз Медока и Кот-д'Ора, на которые он главным образом надеялся.

Аппарат, все время доставлявший новые запасы воздуха, действовал с чрезвычайной аккуратностью. Ни одна частица углекислоты не могла устоять против едкой щелочи, а кислород, по словам капитана Николя, был «первого сорта». Небольшое количество водяных паров, заключавшихся в снаряде, смешиваясь с этим воздухом, умеряло его сухость; очень многие квартиры в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, многие театральные залы, конечно, не находились в столь благоприятных в гигиеническом отношении условиях.

Но для правильного действия необходим был весьма тщательный уход за аппаратом. Поэтому Мишель каждое утро осматривал регуляторы, пробовал краны и регулировал температуру газа.

До сих пор все шло как нельзя лучше; путешественники, подражая в этом случае достойному Мастону, начинали не на шутку полнеть. И кто знает, что бы с ними стало, если бы их заключение продолжалось несколько месяцев. С ними, словом, происходило то, что бывает с цыплятами, посаженными в клетку, — они жирели.

Глядя в окно, Барбикен видел труп верного пса и прочие предметы, выкинутые из снаряда, которые неотступно следовали за ними. Диана грустно завыла при виде останков Спутника. Но все эти вещи, вместе с снарядом, казались неподвижными, как будто лежали на земле.

— Знаете ли, друзья мои, — сказал Ардан, — если бы хоть один из нас не перенес того толчка, которым нас угостил снаряд при вылете из колумбиады, то было бы очень печально его хоронить, или, точнее говоря, бросить в пространство! Труп умершего преследовал бы нас, как угрызение совести.

— Да, невесело, — ответил Николь.

— Ах, — вскрикнул Мишель, — об одном сожалею, что нельзя теперь прогуляться! Какое бы наслаждение плавать в этом лучезарном пространстве, парить в солнечных лучах! О, если бы только Барбикен запасся каучуковой фуфайкой да воздушным насосом, я рискнул бы высунуться из снаряда. Я стал бы на него ногой — в виде статуи «Химеры»…

— Эх, любезный Мишель, — сказал Барбикен, — недолго изображал бы ты собою статую, потому что, несмотря на фуфайку, ты лопнул бы, как граната или воздушный шар, поднявшийся слишком высоко. Пока мы будем плавать в этом безвоздушном пространстве, тебе придется отказаться от всяких сентиментальных прогулок!

Ардан согласился, что это было бы, делом трудным, — но не невозможным — слова «невозможно» он никогда не признавал.

Оживленная беседа переходила с одного предмета на другой и не прерывалась ни на минуту.

Трем друзьям казалось, что разного рода идеи растут у них, как молодые листья под лучами весеннего солнца.

Среди множества тем, которые обсуждались в это утро, Николь предложил один вопрос, на который никто не сумел дать удовлетворительного ответа.

— Вот что, — сказал капитан: — на Луну-то отправляться очень приятно, а вот как мы возвратимся назад?

Собеседники взглянули на него с изумлением.

— Как вас понимать, Николь? — важно спросил Барбикен.

— Мне кажется вовсе неуместным толковать о возвращении из страны, в которую еще не прибыли, — присовокупил Мишель.

— Я, конечно, не с тем говорю это, чтобы отступать от начатого дела, — возразил Николь, — мне просто интересно знать, каким образом мы вернемся.

— Я этого не знаю, — сказал Барбикен.

— А я, — сказал Мишель, — если бы и знал, то все равно ни за что бы не вернулся.

— Вот это ответ! — воскликнул Николь.

— Я его одобряю, — сказал Барбикен. — И прибавлю с своей стороны, что вопрос ваш в настоящую минуту не имеет ни малейшего интереса. Впоследствии, пожалуй, когда найдем, что пришло время возвращаться, мы подумаем и об этом. Если колумбиады там не будет, то снаряд все-таки останется с нами.

— Ну, в этом еще мало утешительного! Пуля без ружья!

— Ружье всегда можно сделать, — возразил Барбикен, — порох тоже: ни в металлах, ни в селитре, ни в угле не может быть недостатка в недрах Луны. Чтобы возвратиться, нужно преодолеть лишь лунное притяжение, которое значительно меньше земного: достаточно будет подняться над Луной на расстояние каких-нибудь 30 тысяч километров, чтобы затем, по законам тяготения, упасть на Землю.

— Довольно, — сказал Мишель, воодушевляясь. — Чтоб и речи больше не было о возвращении! Мы уже и без того много об этом толковали. А вот насчет сообщения с нашими земляками — так это будет вовсе нетрудно наладить.