Иностранец, который в этот вечер очутился бы в Балтиморе, не проник бы в центральный зал Пушечного клуба ни за какие деньги; в дни общих собраний никто из посторонних не имел права входа в него; даже наиболее значительные в городе лица и местные власти должны были стоять в толпе на дворе клуба и ловить на лету сообщения, которые время от времени передавались из внутренних комнат.

Огромный зал клуба представлял замечательно интересное зрелище. Это обширное помещение было удивительно хорошо приспособлено для своего назначения. Легкий его потолок — точно кружево из штампованных железных украшений — держался на высоких колоннах из правильно сложенных пушечных стволов; устоями для этих колонн служили громадные и толстые мортиры. Стены были живописно украшены затейливыми узорами из мушкетов, ружей, штуцеров и всякого другого огнестрельного оружия, старинного и новейшего. Газовое пламя лилось из тысячи револьверов, сгруппированных отдельными люстрами, из целых снопов соединенных между собою пистолетов, из огромных связок оружия. При этом изумительном освещении эффектно выделялись коллекции Пушечного клуба: модели пушек, образцы бронзы и стали, простреленные мишени, металлические доски, пробитые снарядами, кучи ядер, гирлянды гранат.

Чрезвычайно художественно сгруппированные, коллекции эти производили впечатление скорее декоративных принадлежностей, чем устрашающих орудий смерти.

В одном из почетных углов, за великолепною витриною, красовался крупный кусок «тарели» — задней, наиболее толстой части пушечного ствола, разбитый, изогнутый, скрученный от действия пороховых газов. Это был драгоценный остаток знаменитой мортиры пожизненного секретаря Пушечного клуба, достойнейшего Дж. Т. Мастона.

Председатель восседал в глубине зала, на широком возвышении, окруженный четырьмя секретарями. Кресло его, поставленное на высоком резном пушечном лафете, имело вид мортиры с 32-дюймовым жерлом, установленной под углом в 90° и подвешенной таким образом, что председатель мог придать ей движение качалки, весьма приятное во время жары. Председательский стол заменен был большим и очень толстым куском листового железа, установленным на шести коротких пушках; чернильницей служила превосходно вырезанная граната, а председательский звонок действовал выстрелами, вроде револьверных. Но и такой сильный звонок еле покрывал залпами своих выстрелов возбужденные голоса пылких членов клуба.

Перед председателем зигзагами были расположены скамейки аудитории, в виде крепостных валов и окопов, и в этот вечер, конечно, можно было сказать, что весь гарнизон Пушечного клуба стоял «на укреплениях». Все члены клуба были в сборе. Они слишком хорошо знали своего председателя, чтобы хоть на минуту допустить мысль, что он их обеспокоил без крайне уважительной и, несомненно, интересной причины.

Импи Барбикен был «человек лет сорока, спокойный, холодный, с суровым видом, указывавшим на серьезный, сосредоточенный ум. Точный, как хронометр, с непоколебимым характером, он выказывал мало рыцарских наклонностей; однако его привлекали незаурядные приключения, в которые он вносил свой практический дух.

Барбикен нажил большое состояние, торгуя лесом. Когда вспыхнула война, он явился одним из первых добровольцев и скоро, вследствие выдающихся способностей и знаний, был назначен начальником артиллерии. На этом посту он еще больше выдвинулся рядом изобретений и удивительною смелостью практических мыслей, значительно подвинувших вперед успехи артиллерии северян.

Это был человек среднего роста и — что составляло большую редкость в Пушечном клубе — сохранивший в целости все свои конечности. Резкие черты его лица казались начерченными при помощи угольника и рейсфедера, и если верно, что, для того чтобы угадать характер человека, достаточно всмотреться в его профиль, то профиль Барбикена давал самые неоспоримые доказательства его энергии, смелости и хладнокровия.

В данную минуту он сидел неподвижно, поглощенный своими мыслями; черный шелковый цилиндр — шляпа, которая кажется словно привинченной к голове американца, — был низко надвинут на лоб. Барбикен не обращал никакого внимания на шумный говор окружавших его людей, хотя они высказывали вслух свои предположения о предмете его доклада; некоторые из них в упор смотрели на председателя, тщетно стараясь разгадать неизвестную новость; но лицо Барбикена оставалось невозмутимым.

Наконец пробило восемь. Барбикен выпрямился и встал, точно подброшенный пружиной. Весь зал сразу умолк. Барбикен заговорил несколько повышенным тоном:

— Уважаемые коллеги! Уже слишком долго бесплодный мир обрекает членов Пушечного клуба на печальную бездеятельность. После нескольких лет блестящего оживления нам пришлось прекратить все наши работы и сразу остановиться на пути прогресса. Я не боюсь объявить во всеуслышание, что для нас крайне желательна какая бы то ни было война…

— Да, война! Необходима война! — вскрикнул пылкий Мастон.

— Слушайте, слушайте! — раздалось со всех сторон.

— Но война, — продолжал Барбикен, — при нынешних обстоятельствах немыслима, и, как бы ни желал ее почтенный оратор, только что прервавший мою речь своим пламенным восклицанием, многие годы протекут раньше, чем на поле брани раздадутся выстрелы наших орудий. Надо с этим фактом примириться. Надо на другом поприще искать исхода для пожирающей нас жажды деятельности!

Собрание почувствовало, что председатель сейчас перейдет к главной части своей речи. Внимание удвоилось.

— Вот уже несколько месяцев, уважаемые сочлены, — продолжал Барбикен, — как я задал себе вопрос: нельзя ли нам, не выходя за пределы нашей специальности, предпринять какое-нибудь выдающееся дело, достойное духа XIX столетия? Не достигла ли баллистика такого уровня, который уже позволяет осуществлять величественные опыты? Я долго думал, искал, работал, вычислял и пришел к убеждению, что мы можем предпринять одно дело, которое в других государствах покажется несбыточным. Проект этого дела я разработал во всех подробностях. Он составит предмет моего сообщения. Дело достойно вас! Оно достойно всего славного прошлого Пушечного клуба. Оно произведет шум на весь мир.

— Большой шум? Сильный звук? — воскликнул один страстный артиллерист.

— Да, очень сильный шум, даже в буквальном смысле этого слова, — ответил Барбикен. — Не перебивайте! — раздались голоса.

— Уважаемые сочлены, — снова начал Барбикен, — прошу теперь уделить мне все ваше внимание…

По собранию пробежал нервный трепет. Поправив уверенным жестом свой цилиндр, Барбикен продолжал:

— Все вы, конечно, много знаете о Луне или, по крайней мере, много слышали о ней. Не удивляйтесь, что я заговорил о главном светиле наших ночей. Быть может, вам суждено сделаться Колумбами неведомого мира! Поймите же меня, поддержите меня — и я поведу вас к завоеванию Луны! Мы присоединим ее имя к тем 36 штатам, которые составляют отныне великую страну Североамериканского союза!

— Ура Луне! — воскликнул в один голос весь Пушечный клуб.

— Луна изучена очень подробно, — продолжал Барбикен. — Уже давно и точно определены ее масса, плотность, объем, ее движение, ее расстояние от других планет и вообще ее роль в солнечной системе; лунные карты составлены чуть ли не лучше, чем земные, и лунная фотография дала уже снимки несравненной красоты. Одним словом, о Луне мы знаем все, что только можно было узнать при помощи математики, астрономии, физики и геологии. Но до сих пор еще нет… прямого сообщения с Луной.

При этих словах вся громадная аудитория шелохнулась от изумления.

— Позвольте мне, — продолжал Барбикен, — напомнить вам в немногих словах о тех фантазерах, которым уже давно казалось, что они проникли в сокровенные тайны спутника Земли. В XVII веке некто Давид Фабрициус хвалился тем, что видел селенитов — жителей Луны — собственными глазами. В 1649 году один француз, Жан Бодуэн, выпустил книгу под заглавием: «Путешествие, совершенное на Луну Домиником Гонзалесом, испанским искателем приключений». Почти в то же время Сирано де-Бержерак — француз, военный и поэт — описал экспедицию на Луну в книге, которая имела громадный успех. Позже другой француз, — нужно признать, что французы очень интересуются Луною, — известный Фонтенель, написал «Множественность обитаемых миров» — одну из самых блестящих книг своего века. Но наука идет вперед! В 1836 году появилась брошюра на французском языке — перевод одной статьи журнала «Нью-йоркский американец», — в которой рассказывалось, что знаменитый астроном Джон Гершель во время своей экспедиции на мыс Доброй Надежды приготовил такой усовершенствованный телескоп, да еще с «внутренним освещением», что мог видеть Луну как бы с расстояния в 80 шагов. Гершель будто бы ясно различил на Луне пещеры, в которых обитали бегемоты. Он видел зеленые горы, окаймленные золотым кружевом; видел баранов с рогами из слоновой кости, белых коз и обитателей вроде людей, но с перепончатыми крыльями, как у летучих мышей. Эта брошюра, написанная американцем Николлэ, имела очень большой успех [7]. Скоро, однако, выяснилось, что это была научная мистификация, и французы первые посмеялись над нею.