— А здесь у нас очень хорошо! — заметил Николь.

— Надеюсь, что хорошо! — ответил Ардан. — Кабы добыть горсточку землицы, я бы вам живо вырастил сахарный горошек, в 24 часа, и готов был бы соус. Я, однако, боюсь, как бы стенки снаряда не вздумали расплавиться.

— Можешь успокоиться, любезный друг, — сказал Барбикен. — Когда снаряд скользил через атмосферу, он выдерживал температуру повыше теперешней. Я нисколько бы не удивился, если бы жители Флориды приняли наш снаряд за воспламенившийся болид.

— Значит, дружище Мастон предполагает теперь, что мы изжарились? — спросил Ардан.

— Да я и сам удивляюсь, как этого с нами не случилось, — сказал Барбикен. — Вот опасность, которой мы не предусматривали.

— Нет, я предусматривал и очень этого опасался, — сказал хладнокровный Николь.

— И ты ни слова не проронил об этом! — вскрикнул Ардан. — О, бесподобный капитан! О, кладезь силы и терпения!

— Не мешало бы нам теперь поудобней устроиться, — сказал Барбикен.

И председатель Пушечного клуба преспокойно принялся устраиваться, словно ему предстояло целый век оставаться в снаряде.

Воздушный вагон представлял в основании своем площадь в пять квадратных метров, а в высоту имел шесть метров до вершины свода. Внутри он был очень искусно отделан: дорожная утварь, поклажа и инструменты нисколько его не загромождали, потому что каждой вещи было отведено свое место. Толстое стекло, которое занимало часть дна, легко могло выносить большую тяжесть. Барбикен и его товарищи спокойно расхаживали по этому полу и любовались, как Солнце, ударявшее в него своими лучами, освещало внутренность снаряда.

Путешественники осмотрели ящик с водой и провизией. Благодаря мерам, принятым для ослабления толчка, эти сокровища нисколько не пострадали.

Николь заметил плохое состояние воздуха по учащенному дыханию Дианы. Здесь, как в знаменитой Собачьей пещере, углекислота собиралась на дне снаряда вследствие своего веса, и бедная Диана прежде своих хозяев должна была испытать действие этого газа.

Николь поспешил поправить дело. Он тотчас же расставил по дну ядра несколько сосудов с раствором едкого кали — веществом, которое может совершенно поглотить углекислоту и очистить воздух.

После этого осмотрели инструменты. За исключением одного термометра, у которого разбилось стекло, все термометры и барометры уцелели. Вынули превосходный металлический барометр (анероид) из ящика и повесили на стену. Он показывал давление воздуха внутри снаряда и снабжен был еще измерителем влажности, показывавшим количество водяных паров, которое заключалось в снаряде.

В данную минуту его стрелка колебалась между 755 и 760 миллиметрами.

Компасы, которые взял с собою Барбикен, тоже оказались в целости и исправности. Внутри снаряда их стрелка, понятно, блуждала, не имея никакого определенного направления. На том расстоянии от Земли, на каком находился снаряд, магнитный полюс не мог оказывать ощутительного влияния на аппарат. Но, перенесенные на Луну, эти компасы могли служить для очень интересных наблюдений.

Сделан был осмотр и гипсометра для измерения высоты лунных гор, и секстанта для определения высоты Солнца, и угломера, и зрительных труб, которые должны были играть очень важную роль на Луне. Все они оказались в исправности.

Рабочие орудия — кирки, заступы и прочее, — которые забрал с собою Николь, всевозможные семена и кустарники, которые Ардан замышлял перенести на лунную почву, — все лежало на своих местах, в верхних углах снаряда.

Там устроено было что-то вроде полатей, которые завалены были горами каких-то предметов. Что именно хранилось там у запасливого француза, он не объяснил товарищам; они могли только видеть, что время от времени он поднимался в этот тайник по вделанным в стене ступеням и приводил там, казалось, все в порядок. Он что-то осматривал, проверял, перебирал, открывал и закрывал какие-то ящики, причем распевал довольно фальшиво старинные французские песенки.

Барбикен был очень озабочен тем, чтобы предохранить от порчи ракеты. Эти ракеты должны были ослабить падение снаряда, когда, привлекаемый лунным притяжением, он начнет падать на поверхность Луны.

Окончив проверку, путешественники снова принялись наблюдать пространство.

Зрелище было то же самое. Все пространство небесной сферы было наполнено созвездиями неописуемой яркости. Астроном мог бы помешаться от восхищения.

С одной стороны сверкало Солнце. Дневное светило являлось ослепительным диском и резко вырисовывалось на черном фоне неба.

С другой стороны блестела Луна. Она висела неподвижно среди чудного звездного мира.

Виднелось довольно темное пятно, словно прорывавшее небо и окруженное серебристой каемкой: это была Земля.

Далее там и сям проступали туманные массы, точно громадные комья звездного снега, и исполинский пояс, образуемый пылью звезд, — Млечный путь.

Наблюдатели долго не могли оторвать взоров от зрелища такого нового, такого захватывающего! Сколько мыслей, сколько новых ощущений навевала эта дивная картина!…

Барбикен под впечатлением этого зрелища решил приступить к описанию своего путешествия; он отмечал час за часом все факты. Он писал неторопливо, спокойно, крупным четырехугольным почерком.

Николь тем временем просматривал свои вычисления: он с необычайной ловкостью распоряжался цифрами.

Ардан заговаривал то с Барбикеном, который его не слушал, то с Николем, который ему не отвечал, то с Дианой, которая не понимала его теорий, или, наконец, заводил речь сам с собой, задавал себе вопросы, отвечал на них, вертелся, шмыгал то туда, то сюда, то приседал на корточки перед нижней рамой, то лез на самый верх снаряда, — и во всех этих положениях неумолкаемо распевал.

Недаром он был француз.

День, или, правильнее говоря, 12-часовой период, составлявший день на Земле, закончился мастерски изготовленным ужином.

Ничто не нарушало спокойствия путешественников, и они мирно уснули.

А снаряд, с постоянно уменьшавшейся скоростью, несся по небесному пути.

Ночь прошла без всяких приключений. Собственно говоря, слово «ночь» не имело здесь своего обычного, «земного» смысла, ибо снаряд нисколько не изменил своего положения относительно Солнца. Считая время астрономически, в нижнем окне снаряда был день, в верхнем — ночь. Поэтому впоследствии, когда в рассказе придется употреблять слова «день» и «ночь», нужно понимать их как термины, означающие время от восхода до захода и от захода до восхода Солнца на Земле.

Ничто не нарушало глубокого сна наших путешественников, так как их жилище, несмотря на громадную скорость движения, казалось совершенно неподвижным. Никакое сотрясение не обнаруживало его движения в пространстве.

Движение, с какой бы скоростью оно ни совершалось, не производит никакого впечатления на человека, когда человек движется вместе со всеми окружающими его предметами. Кому из нас приходилось, например, замечать движение Земли, а ведь она движется, да еще, как! — со скоростью более 100 тысяч километров в час.

Барбикен и оба его товарища, спокойно разместившиеся на своих матрацах, вовсе не чувствовали движения снаряда и спали непробудным сном.

Мишель Ардан первый очутился на ногах. Когда он вскарабкался наверх и стал запирать один из своих таинственных ящиков, вдруг кто-то прокричал по-петушиному.

Николь и Барбикен проснулись.

— Петух! — вскрикнул Николь.

— Успокойтесь, друзья мои! — с живостью ответил Мишель. — Это мне захотелось вас потешить деревенской музыкой.

И, сказавши это, он еще раз прокукарекал с таким эффектом, что любой петух мог бы ему позавидовать. Американцы разразились громким смехом.

— Необычайный талант, — сказал Николь, искоса поглядывая на мнимого петуха.

— Да, — ответил Мишель, — это совсем по-нашему! У нас даже в лучшем обществе кричат иногда по-петушиному.