Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но философия — философией, а после трехдневной голодовки и возлияний у Федора, я не выдержал и отключился. И Таня, подняв меня на руки, как ребенка, снесла вниз со второго этажа, перенесла через улицу и подняла к себе на бельэтаж. Раздела и уложила спать с собой.

Это был первый, и уже, наверное, последний раз в жизни, когда любимая женщина носила меня на руках!

Защита

Всю весну я готовил материалы к защите диссертации. Написал автореферат, после чего Ученый Совет официально утвердил оппонентов и день защиты — что-то в конце июня. В июле все массово уходили в отпуск, и уже кворума на Совете не соберешь. Оппонентами утвердили известного ученого — доктора наук профессора Дмитрия Волкова и уже знакомого нам кандидата наук Бориса Вайнштейна. Отпечатали и разослали по списку адресов авторефераты, и я стал готовить плакаты к докладу. Двадцать — двадцать пять плакатов — это нешуточная работа месяца на полтора-два. Да еще их надо было выполнить красиво — денег-то на художника не было.

И вот еще что я придумал. Где-то я слышал, или читал в газете под рубрикой «их нравы», про двадцать пятый кадр. Сейчас все знают про него, даже используют при изучении иностранных языков, а тогда это было совсем в новинку.

Писали, что некоторые «недобросовестные западные фирмы» вставляют в киноленты, где в секунду проходит 24 кадра, этот 25-й кадр, например, с надписью: «Пейте кока-колу!». После чего все, кто просмотрят фильм с этими вставками, тут же гурьбой отправятся пить эту неведомую тогда кока-колу до полного мочеизнурения. При этом никто не осознает этого 25-го кадра, его просто невозможно заметить, но на подсознание он вроде-бы действует.

А если помните, у меня имелся фильм — 10-ти минутка, про испытания скрепера, который я хотел показать на защите диссертации. И начал меня точить червь экспериментаторства — дай-ка, вставлю в этот фильм через каждые 24 кадра еще один — с надписью: «Голосуй — за!» Но что бы я сам ни сделал с пленкой, мимо киномеханика ведь это не пройдет.

Поэтому познакомился я с киномехаником, мрачным парнем по имени Леша, и полушутя-полусерьезно рассказал ему о моей затее. Леша уже слышал про эти «западние штучки» и заинтересовался. Мы выпили с ним за эксперимент, и он не только дал согласие на демонстрацию такого сборного фильма, но и обещал помочь.

Я изготовил бумажный плакат с четкой надписью: «Голосуй — за!». Затем Леша снимал этот плакат киноаппаратом что-то около минуты. Кадров получилось больше, чем надо. А потом мы нарезали весь фильм на кусочки по 24 кадра и вклеивали 25-й кадр. Заняло это часа два, причем на это время мы заперли монтажную комнату и никого туда не пускали. Коробку с фильмом забрал я, а плакат и лишние кадры мы уничтожили. Я попросил Лешу держать язык за зубами, и он ответил: «Могила!», сделав жест, как будто зашивает себе губы иголкой с ниткой.

Вот уже подходит июнь, я репетирую доклад и продаю по-дешевке свое сине-зеленое пальто — все равно не пригодится! Я твердо наметил поле защиты ехать работать в Тбилиси под «эгиду» (это такая мохнатая шкура, а в современном смысле — «крыша») академика Трили. Пальто там или не нужно, или можно будет купить новое — у кандидата наук денег будет предостаточно (о, святая простота!).

А тут на последнее заседание Совета поставили защиту какого-то приезжего руководителя из филиала ЦНИИСа, а мою защиту перенесли на сентябрь. — Ну, чтож, в сентябре тоже не холодно, — подумал я, и на месячишко уехал в Тбилиси проведать семью. А заодно встретиться с самим академиком Трили, и об этой встрече я уже говорил.

В августе я опять был в Москве — готовил подзабытый доклад, а заодно продал Вадиму мой пистолет, чтобы вдруг по-пьяни не начать палить. И чтож, недели через две после этого я вижу — на улице близ общежития странную картину — бежит, вытаращив глаза, один наш аспирант — Галицкий, а за ним с моим пистолетом в руке — «солидный человек» Вадим.

Повидимому, у моего пистолета было какое-то неведомое свойство возбуждать у владельца желание пострелять. Я остановил бегущего аспиранта, закрыв его своим телом, схватил Вадима за руку с оружием и помирил их с помощью магазина. Нет, не оружейного магазина с патронами, а обыкновенного — с водкой.

Но защита не состоялась и в сентябре — не все члены Совета вовремя вернулись из отпусков. Затем в октябре был еще один фальстарт, и окончательно назначили защиту на 26 ноября.

Мы с Таней, предчувствуя скорую разлуку, почти не расставались, периодически рыдая друг у друга на плече. Была такая безысходность, как будто мы — не свободные люди великой страны, а какие-нибудь римские или, еще хуже, восточные рабы. Семья, конечно, это святое, но не до такой же степени! Да и Таня, видя бесперспективность своего «бой френда», как сейчас говорят, дала бы ему от ворот-поворот, да нет…

Потепенно становилось все холоднее и холоднее. Я взял на опытном заводе телогрейку в которой работал в холодное время, но она была такая старая и замасленная, что к культурным людям, например, за отзывом или в библиотеку в ней не пойдешь. А в начале ноября ударили 20-градусные морозы, (это был 1965 год, можете свериться с лабораторией Михельсона!).

Пришлось идти на поклон к дяде и он, увидев мою телогрейку, выдал мне (на время!) кожаную дубленую куртку, подаренную ему друзьями — летчиками. Мна она так понравилась, что я даже надорвал ее и заштопал, а потом сказал дяде — вроде, такую и отдавать неудобно. Так и присвоил ее насовсем.

Мокасины мои «попросили каши», т. е. стала отваливаться подошва. Я вооружился шилом, очищенной медной проволокой, и так красиво подшил подошвы, что мне даже заказали пару такой обуви знакомые. Но теплее, правда, от этого мокасины не стали. Голову же спасала все та же кепка из каракульчи, в которой я щеголял по Могилеву в качестве двойника рецидивиста — Наума.

За неделю до защиты приехала Лиля и остановилась у дяди Жоры. Я же чаще бывал в общежитии, т. е. у Тани, и Лиля решила не третировать меня перед защитой.

Итак, наступил день защиты — 26 ноября, в 1400 заседание Специализированного диссертационного Совета. А у меня и приличного костюма нет — одна заношенная куртка и красный пуловер, еще от Вальки-директорши. Правда, белая нейлоновая рубашка в гардеробе присутствовала, но галстук был окончательно испорчен красным портвейном. Пришлось занимать костюм и галстук у коллег-аспирантов.

Да, насчет коллег-аспирантов. В аспирантуру поступила анонимка (как говорил Лукьяныч — «онанимка»), что я хулиганю в общежитии, веду аморальный образ жизни и даже целюсь из пистолета в аспиранта Уткина. Уткина вызвали, он подтвердил, что я целился в него, но не выстрелил.

Так или иначе, мне в характиристику (которая была обязательна при защите диссертации) все это вписали. Подписал начальник аспирантуры и профорг, который меня даже не знал. А комсорг (помните Сашу Лисицына, который учился в том же ВУЗе, что и я, и который потом стал директором нашего огромного института — ВНИИЖТа?), подписывать отказался, дескать, нужно разобраться. Он встретился со мной и сказал, что эту характеристику не подпишет, а руководство не напишет хорошую. И поэтому, бери, говорит, другую характеристику в другом месте, где сможешь. Я — к Федорову, покаялся, так мол, и так. Он, сощурясь, посмотрел на меня и высказал свое мнение:

Ну и сволочи же у тебя друзья-аспиранты! Хорошо, если ты морду побил кому-нибудь, то это, может, так и надо было. Особенно автору анонимки! А то, что ты мог целиться из пистолета в аспиранта — не верю! Ты же мог запросто его побить, зачем же стрелять в него? Будет тебе характеристика!

Писал характеристику Игорь Андреевич Недорезов. Писал вдохновенно и художественно. Дмитрий Иванович прочел, высказал мнение, что с такой характеристикой не кандидатскую, а докторскую степень нужно присваивать, причем без защиты. Добавил от себя, что я «успешно сочетаю научную деятельность со спортом». В конце дня я имел на руках блестящую характеристику из ЦНИИСа, подписанную руководством и сдал ее в Совет. А «плохую» характеристику продолжал блокировать Саша Лисицын, не давая ей ходу.

98
{"b":"253628","o":1}