— Вот к таким работам, которые позволят сохранить и повторно использовать самое ценное, что есть у нас в жизни — энергию, я и отношу мою работу. Не снизить, поскольку это невозможно, а хотя бы замедлить рост «царицы тьмы» — энтропии — вот цель, которую я поставил в моей скромной работе! — так закончил я выступление, которое почему-то вызвало в зале аплодисменты.

Не привыкшая к научным докладам аудитория, отреагировала как на доклад о политике партии.

— Прошу задавать вопросы! — провозгласил регламентную фразу ректор.

Но желающих задать вопрос не было. Я позабыл, что докладчики обычно раздают знакомым листочки с вопросами, на которые заранее заготовлен «хороший» ответ, и не предусмотрел этого. А вопросы должны быть обязательно. Положение спасла Наташа. Химик по образованию, она мало разбиралась в теме доклада. Но она спросила о химическом составе магнитов для подвески маховиков.

— Больно они сильные у вас, что-то я о таких и не слыхала!

Я с удовольствием ответил, что наука сейчас сделала большой прорыв в создании сплавов для постоянных магнитов, используя редкоземельные металлы.

— Представьте себе, — говорю, — что есть сплавы для очень сильных магнитов, которые целиком состоят из неферромагнитных компонентов!

— Фантастика! — своим низким голосом с места провозгласила Наташа.

— Знал бы зал, в каком непрезентабельном положении я делаю этот доклад, и какова заслуга в этом той, что задала мне первый вопрос! — с содроганием подумал я, и почувствовал, что «брони» моей хватит не более, чем на час.

С легкой руки Наташи валом посыпались вопросы. Даже Тамара, подруга Лены, и та задала соответствующий ее специальности, очень умный вопрос:

— Вы не сказали, есть ли какие-нибудь аналоги вашей работы в зарубежной, в частности, английской литературе?

Голос Тамары оказался очень высоким и нежным, он произвел на меня весьма сексуальное впечатление.

— Надо же, — подумал я, — брюнетка, а с таким нежным голосом! Точно, красит волосы! Но на вопрос ответил.

Затем выступил оппонент Равва. Он, почему-то с глубоким вздохом, сказал, что это — почти готовая докторская диссертация. Тема — очень актуальная, есть и теория и эксперимент, а публикаций — море.

— Надо, — говорит, — защищать работу «по системе бикицер», и никаких гвоздей!

Равва не смог даже здесь удержаться от своей любимой присказки: «по системе бикицер», на которую живо отреагировала большая часть зала. «Бикицер» — на идиш — это быстрее, скорее. Ректор «дядя Абраша» закусил губу и неодобрительно покачал головой. Видимо, Равву ожидал разнос за его «сионистское» высказывание.

На этом мероприятие было закончено, зал опять аплодировал. Я с помощью Мокина собрал плакаты. Он отнес их на кафедру, а я побежал домой менять «броню». Наташа заспешила на почту, звонить медсестре. Вскоре она пришла домой, поставила на стол бутылку водки и положила стопку пузырьков и ампул. Мы выпили по полстакана, и Наташа взяла слово:

— Слушай меня внимательно, — и она достала бумажку с записанным на ней пояснением. — Каждый пузырек порошка заливается ампулой новокаина, и, не снимая пробки, а через нее; точно так же раствор набирается в шприц! Понял, чтобы кашу на блюдце не устраивал!

Меня поразило то, что, выходит, и уколов надо делать по пять каждому, так как в шприц больше одной ампулы не влезало. Но, что поделаешь, за удовольствие надо платить! Я залил новокаин в пузырьки и набрал первый шприц. Наташа от страха заметалась по комнате, а потом предложила лечь первым мне.

— Ты уже колол первым, так вот что вышло! — привела она убедительный довод, и я лег на матрас «кверху попой».

За такие уколы, что делала Наташа, надо убивать не раздумывая. Она прикасалась иглой к коже, а затем, сопя носом и по-собачьи повизгивая, медленно заталкивала ее в ягодицу. Потом несколько минут вливала содержимое шприца внутрь моего тела.

— Мать твою, а побыстрее нельзя? — вскипел я.

— Маму не трогай, а то и вообще не буду колоть! — парировала Наташа, и я пожалел о сказанном. Наташа ведь была круглой сиротой.

«Я не мамкина дочь, я не папкина дочь, Меня курица снесла, я на улице росла!»

Эту незатейливую песенку, часто пела выпившая Наташа, пританцовывая при этом.

— Нури, пожалей меня! — обычно просила она после этой песенки, и я тащил ее на матрас «жалеть».

Я вытерпел все пять садистических уколов и приготовился колоть Наташу. Но не тут-то было! Она с визгом бросилась бегать по комнате, угрожая позвать соседей, если я не отстану. Увидев воочию, что такое укол, она наотрез отказалась колоться.

Я решил сначала, что хрен с ней, а потом, подумал хорошенько, и понял, что тогда я не смогу «спать» с ней — опять заражусь!

В ярости я догнал Наташу и врезал ей в глаз. Она упала и молча закрыла лицо руками. Видать, доставалось раньше от мужиков! Я перевернул ее и быстро вколол все пять уколов. Затем, мы допили бутылку и легли, как обычно, с последующим моим переходом с одного матраса на другой.

Проснулся я в дурном расположении духа. Тело ломило, тошнило. Видимо, сказывалась огромная доза сильного антибиотика, да еще под водку. А мы с Наташей, дипломированные ученые, поверили по телефону, да еще кому — медсестре. Скажи она не миллион, а пять миллионов, так и вкололи бы все пять! Даже в энциклопедию не заглянули, или в справочник какой. Темнота — двенадцать часов ночи, а не доценты!

Я посмотрел на спящую рядом на своем матрасе Наташу и заметил у нее огромный «фингал» под глазом. Господи, да это же я ее вчера «учил»! А жива ли она вообще? Я потряс ее за плечо, и она, сморщив нос, застонала:

— Нури, мне так плохо, Нури, что ты вчера со мной сделал?

— Что сделал, что сделал? Уколы сделал, а потом то, что обычно! Ты же сама говорила: «делай со мной, что хочешь, только замуж не зови!» — вспомнил я. — А кстати, почему замуж не звать, ты что, обет безбрачия дала?

— Да замужем я уже, потому и не надо еще раз звать. Не разрешено у нас в СССР многомужество!

— Вот тебе и «новости дня»! — подумал я, и привстал с матраса. — А почему я до сих пор не знаю об этом?

— Теперь и узнал, а раньше все было недосуг рассказывать. Сам бы догадался — с чего мне вдруг двухкомнатную квартиру дали?

— И где же твой муж — в тюрьме сидит?

— Почти, — спокойно ответила Наташа, он — военный, майор, в Белоруссии служит, иногда наезжает. Я ему уже звонила, адрес сказала.

Я, как ошпаренный, вскочил с матраса и стал спешно одеваться. А вдруг, как сейчас приедет, телефона-то в квартире нет, он и предупредить не успеет. Заявится с пистолетом, и поминай, как звали!

— Да не бойся ты, трус, еще импотентом заделаешься! — успокоила Наташа,

— я ему сама раз в неделю звоню, если надумает приехать, сообщит.

Наташа, пошатываясь, встала и пошла в наш совмещенный санузел. Оттуда раздался ее протяжный жалобный стон. «Фингал разглядела, не иначе» — решил я и оказался прав.

— Как я на работу пойду, ты что позволяешь себе! — заявила она мне свои претензии.

— Ты же сама заявила: «делай со мной, что хочешь…» Я же замуж тебя не звал — а остальное все можно!

Мы договорились, что я попрошу Гену или Лену Абросимовых позвонить на кафедру химии и сказать, что Наташа заболела. А сам спустился вниз, взял пакет лекарств (тетрациклин с норсульфазолом), кое-что поесть и бутылку на вечер. Занес все это на треклятый пятый этаж без лифта и пошел на кафедру забрать мои плакаты, а заодно узнать о реакции сотрудников на доклад. Но никто ничего не сказал — ни Михаил Ильич Стукачев, ни Гриша Поносян, как будто ничего и не произошло. Все спешили по своим делам, я только успел напомнить Стукачеву, чтобы мне не забыли на весенний семестр нагрузку предусмотреть.

Михаил Ильич как-то загадочно улыбнулся и ответил, что он поручил распределять нагрузку Поносяну, так чтобы я к нему и обращался. Эта новость заинтересовала меня, и я дождался Гришу с занятий. Отвел его в сторону и спросил: