Я с удовольствием доложил о моем устройстве, упирая не столько на теорию, сколько на его практическую эффективность. Мне надо было, в первую очередь, дать его рекламу на заграницу. Но я зря старался. В зале присутствовали только теоретики, и основные вопросы ко мне были по методам составления и решения дифференциальных уравнений движения агрегата и по тому же злосчастному эллиптическому интегралу.

— Ну, что, разметал бисер не перед тем контингентом? — проворчал Авель, когда я, потеснив Геракла, сел на свое место. Это же теоретики, им наплевать на твою экономию бензина. Лишь бы эллиптический интеграл решить побыстрее!

Вечером должен был состояться, как нам его назвали «а ля фуршет» в ресторане «Амра», что по абхазски означает «Солнце». Ресторан располагался на бывшем причале, выходящем далеко в море. Академики и иностранцы были приглашены в особый зал с сидячими местами, а нас, включая и дирекцию института, запустили в общий зал.

Я до сих пор побаиваюсь слова «фуршет» после того, что довелось мне увидеть в ресторане «Амра». Солидные деды и тетки, уж не менее профессоров рангом, расталкивая друг друга, бросились к столу. Наметанным глазом мгновенно определялись самые дорогие напитки, в основном, марочные коньяки, разливались в стаканы, которые тут же залпом опустошались. О закуске речи не шло — нужно было сперва расправиться с дорогими напитками, которые закончились мгновенно. Потом уже стали уничтожаться закуски в той же последовательности — бутерброды с черной, потом с красной икрой, балык из семги, форели и так далее. Всякие там салаты и винегреты остались на потом, когда стали уже доставать бутылки, принесенные за пазухой.

Мы, как зачарованные, смотрели на эту поспешно пьющую и жующую толпу ученых, как в фильме, прокрученном с повышенной скоростью. Нечто подобное я видел в фильмах с участием Чарли Чаплина. Пожилые люди, изголодавшиеся за годы индустриализации и коллективизации, войны, вечного «дефицита», забыв все свои ученые степени и звания, накинулись на «халявные» еду и питье…

Мы, не притронувшись ни к чему (да нам и не дала бы это сделать обезумевшая толпа!), пошли в соседний ресторанчик «Диоскурия», где мы спокойно поужинали, вволю попив белого «Псоу» и розового «Лыхны» — абхазские сладковатые слабенькие вина.

После окончания съезда нас — представителей Тбилиси и некоторых, уж не знаю по каким критериям выбранных, российских ученых, пригласили в дом, вернее во двор, кого-то из местных ученых. Там был накрыт настоящий абхазский стол с местным тамадой. Правда, его быстро сменил блестящий эрудит-ученый и писатель, сотрудник московского института Машиноведения (ИМАШ), профессор Арон Ефимович Кобринский. Позже Арон Ефимович уедет в Израиль и умрет в США, а пока он, брызжа сверкающим юмором, провозглашал свои тосты.

Юмор Кобринского был хоть и блестящим, но злым, и я, набравшись наглости, стал понемногу поддевать мэтра. Затем ко мне подсел профессор из Ленинграда Владимир Калинин, тоже посчитавший нужным «повозражать» тамаде. К нам присоединился и Константин Васильевич Фролов, нынешний директор Института Машиноведения, вице-президент РАН, академик, а тогда еще молодой кандидат наук, и мы втроем организовали «оппозицию» Арону Ефимовичу.

Но поистине «смертельный» удар ему нанес, как ни удивительно, Авель Габашвили, тоже недовольный «шуточками» Кобринского. Под конец ужина тамаде, по кавказскому обычаю, преподнесли голову жареного поросенка, лежащего в центре стола. По обычаю же, тамада должен был поцеловать эту голову в пятачок. Странный, но общеизвестный обычай, и Арон ничего не мог поделать — пришлось еврею поцеловать поросячий пятачок. «Мерзость это для вас!» — так поучал Моисей в своем пятикнижьи евреев общению со свинским родом. И когда, превозмогая «мерзость», Арон все-таки целовал поросенка в пятачок, Авель громко выкрикнул: «Горько!».

Арон отбросил поросячью голову, и, обернувшись в сторону выкрика, яростно спросил: «Кто?». Но в ответ раздались лишь аплодисменты и смех. Пришлось ему тоже улыбаться и превратить все в шутку. Но обиженный Арон, потом долго спрашивал у всех знакомых, включая и меня: «Ты крикнул «горько?». Ответ был, разумеется, отрицательным. А Авеля он и не спросил, так как был с ним незнаком.

Ночевал я на даче у дяди в Агудзерах. Институт Субтропиков был как раз на полдороги между Сухуми и Агудзерами. А наше начальство — Тициан Трили, Авель Габашвили и Геракл Маникашвили ночевали на бывшей даче Сталина в Синопе. Демократичный Хвингия ночевал вместе с рядовыми участниками съезда на турбазе в Сухуми, а Самсончик Блиадзе сразу же уехал назад в Тбилиси, чтобы совсем не «обезглавить» институт.

Я восхищенно ходил по скрипучим полам дачи, тем самым полам, которых касались «азиатские» сапоги самого Сталина. Дача была на горе, на самом верху знаменитого Синопского дендрария. Старый служащий дачи рассказывал нам, как Сталин приезжал сюда с Валерией Барсовой, с которой был близок последние годы жизни. Сталин, по привычке зарабатывался далеко за полночь, а Барсова в своей комнате с роялем, маялась на диване, не считая этичным лечь спать одной. А Сталин выходил к ней в комнату, и, указывая трубкой на диван, говорил своей Валерии:

— А вы ложитесь, товарищ Барсова, ложитесь!

Странно — называл любимую женщину на «вы», да еще это ужасное слово — «товарищ». Но и себя самого он тоже называл не «я», а — «товарищ Сталин». Да, великие люди редко бывали без странностей, если, конечно, верить рассказам этого старого служащего. Правда, он заверял, что сведения, уже после смерти Сталина, им были получены от охраны, денно и нощно незаметно наблюдавшей за вождем.

Барсова (настоящая фамилия — Владимирова) была 1892 года рождения, то есть на 14 лет младше Сталина, если считать от реального его года рождения — 1878. Умерла она в 1967 году, на 14 лет же пережив вождя — близкого ей человека.

Вернувшись со съезда, Маникашвили решил показать перед всем институтом, что он и без меня будет успешно продолжать работу над гибридом. У меня был свой «шпион» в отделе Мобильных машин — жена Лиля, которая по вечерам рассказывала мне о новых «подвигах Геракла» — Геракла Маникашвили, разумеется, а не мифологического богатыря!

Геракл устроил общее собрание сотрудников отдела, нацелил всех на работу по «гибриду». Всем сотрудникам, в том числе и моей жене, он поручил разработать новый механизм вариатора. Я позволю себе в двух словах описать этот очень простой механизм, и те изменения, которые Геракл собирался в него внести. Чтобы маразм моего бывшего начальника предстал бы во всем его величии.

Мой вариатор, названный экспертами по ошибке машинистки «мезан-приводом», представлял собой крупную магнитофонную кассету, в которой вместо пластмассовой ленты, была лента стальная. Из которой, например, делают лезвия безопасных бритв. Шириной она была 5 сантиметров, а диаметр мотков — до 30 сантиметров.

Сперва с большим мотком соединялся маховик, а с малым — колеса автомобиля, через привод, разумеется. Лента быстро, секунд за пять, перематывалась с большого мотка на малый, разгоняя маховик примерно до 6-ти тысяч оборотов в минуту и доводя колеса автомобиля почти до остановки.

А затем, для разгона автомобиля (внимание, вот в чем хитрость изобретателя!) кассета всего лишь переворачивалась на 180 градусов, так чтобы мотки оставались на своих местах, но намотка меняла бы направление. Тогда, маховик и колеса автомобиля соединялись с теми же мотками, но намотанными в другом направлении. Маховик быстро перематывал ленту снова с большого мотка на малый, тормозясь сам, и разгоняя автомобиль. Никаких подготовительных операций!

Вот почему профессор Фалькевич назвал это «изящным решением», а эксперты не смогли отыскать такого механизма во всей мировой патентной литературе. И выдали патент на это решение.

Геракл решил «обойти» мой патент и добиться того же эффекта другим способом, получив на это свой патент. После торможения автомобиля и разгона маховика, всю ленту, по его замыслу, нужно было перемотать назад, а затем снова вперед, но наматывая уже в другом направлении. Но все, кто знает, как устроен магнитофон, понимают, что при перемотке ленту надо подтормаживать, иначе она просто хаотически размотается и будет вылезать наружу. Для этого Маникашвили поставил на оба мотка по тормозу.