Крик был такой, что в кабинет вбежала секретарша. Ректор в этот момент уже сорвал с себя пиджак и топтал его на полу ногами. Секретаршу тут же, как ветром, сдуло.

— Как мне поступать? — спросил меня чуть успокоившийся ректор, — топтание пиджака, оказывается, здорово успокаивает.

— Объявите мне выговор, ведь это — первое официальное нарушение! — быстро посоветовал я ректору, — но поберегите себя, что я буду делать, если вы из-за меня умрете от инфаркта?

— Хорошо, — примирительно сказал ректор, — только если надумаешь снова что-нибудь вытворить, приди сперва сюда, посоветуйся! Пьешь, со студентками трахаешься, а тут еще — подлогами начал заниматься! Тоже мне — наука! — и взглянул на мое улыбающееся лицо, он заорал снова, — ты что, смеешься надо мной, — вон из кабинета!

Я выбежал из кабинета, давясь от истерического смеха — я не мог перенести зрелища — ректор, топчущий свой пиджак. Прошмыгнув мимо изумленных людей в приемной, я забежал в кабинет секретаря парткома, чтобы отдышаться.

Володя был в кабинете один. Стенка его кабинета была смежной со стенкой кабинета ректора, крик донесся и туда — Володя сидел встревоженный. Я отдышался, успокоился и рассказал об инциденте у ректора.

— Да я тебя хотел раньше предупредить — пишут, сволочи, друг на друга, а на тебя — тем более! Хотел все внутри удержать, но в Обком написали, гады!

— А откуда у ректора сведения о студентке? — поинтересовался я у Володи, который давно был в курсе дела.

— Тоже пишут — и мне, и ректору! Ты только послушай, о чем люди пишут!

— и Володя вынул из раскрытого сейфа лежавший сверху листок.

«В партком КПИ от члена КПСС доцента кафедры «Химия» (фамилия, имя, отчество) Заявление Прошу принять меры партийного взыскания к моему супругу, члену КПСС (фамилия, имя, отчество) за его некоммунистическое отношение к семье. Довожу до сведения парткома, что он меня до этого не ласкает, а после этого не благодарит.

С коммунистическим приветом — подпись».

— Нет, ты только представь себе, — у Володи от волнения затряслись руки

— как он должен благодарить ее после этого, — падая на колени и отбивая поклоны, запричитал Володя:

— Спасибо тебе, что дала мне правильно, по партийному! — Так, что ли?

Я никак не мог припомнить женщину с кафедры химии с такой фамилией.

— Да, такая невзрачная, полная блондинка, лет сорока пяти — волосенки жиденькие, платье всегда коричневое…Ты такую не стал бы и запоминать, на что она тебе, когда у тебя есть красавица — Томочка!

Мне объявили выговор без занесения в личное дело. Но, видимо, этот выговор меня ничему не научил, потому, что я затеял новое дело, которое число писем в партком должно было увеличить на порядок.

Получилось так, что я влюбился. Да, да — в очередной раз. В очередной раз в Тамару, и в очередной раз в преподавательницу английского языка. Моя самая первая Тамара преподавала английский на филфаке МГУ.

Мне часто приходили отчеты от д-ра Рабенхорста из Университета Гопкинса в Сильвер-Спринге, США. Я отдавал их переводить на кафедру иностранных языков, для чего взял на хоздоговорную тему опытную (а может, скорее, красивую) преподавательницу.

Как настоящий педант, я не отступил от своего стандарта: 160х55, моя ровесница, крашеная блондинка в очках. Сперва мы подолгу засиживались за редактированием переводов у меня в кабинете, и успели убедиться во взаимной симпатии. А затем, когда Лиля в очередной раз уехала во Львов с процентовками, я попросил у Тамары разрешения зайти поработать к ней домой. Я знал, что она разведена с мужем. Посмотрев на меня внимательно, она переспросила:

— Можно ли вам зайти ко мне домой? — и ответила загадочно, — вам, Нурбей Владимирович, все можно! Только предупреждаю, вам у меня не понравится!

Жила Тамара в самом центре Курска — рядом с Обкомом Партии, на крутом берегу реки Тускарь, правда до самой реки было далековато.

Мы договорились о встрече. Я положил в портфель «джентльменский набор» и встретил Тамару у входа в Обком. Она проводила меня дворами до своего полутораэтажного дома старой постройки. Комнатка ее оказалась в полуподвале с окном, выходящим во двор.

— Подождите здесь, я зайду сама и открою вам окно. Вот так, придется по-партизански! — огорченно предупредила она.

Мне такое проникновение в жилье показалось хоть и романтичным, но странным. Открылось окно, подоконник которого чуть выступал над землей, к окну из комнаты был придвинут стул, и я, оглядевшись по сторонам, шмыгнул внутрь.

Комнатка была маленькая, подоконник — в уровень груди, а окно — высокое, под потолок. Оказалось, что эта квартира Тамары — коммунальная, в ней жили еще две семьи, одна из которых — пожилая пара, вызывала наибольшее опасение у Тамары. Женщина была смирная и тихая, а вот ее гражданский муж — выпивоха и скандалист.

Квартира была без удобств, вода во дворе, туалет деревянный с выгребной ямой. Вот так и жила рафинированная интеллигентка-филолог с оксфордским произношением. Сам я в Оксфорде, правда, не был, но так говорили коллеги Тамары.

Чтобы отличить эту Тамару от предыдущих, скажу, что фамилия ее (по мужу) — Хвостова, а отчество — Федоровна. Интересный народ — куряне, они букву «ф» произносят как «хв», а словосочетание «хв» — как «ф». Слово «хвост» они сплошь и рядом произносят как «фост», поэтому фамилию Тамары они часто произносили как «Фостова», а отчество — как «Хведоровна».

Насчет своего мужа и его фамилии Тамара вспоминала с иронией. Он был журналистом по профессии и работал в одной из местных курских газет.

— Графоман, как и его предок — поэт граф Хвостов, — вспоминала о нем бывшая жена, — на все текущие события отзывается в своей газетке заметками, часто даже стихами. Помните стишок графа Хвостова, посвященный какому-то наводнению:

«И сотни крав лежали навзничь, ноги вздрав!»

Вот и мой бывший благоверный — Гелий Афанасьевич Хвостов, пишет в том же духе!

Но вернемся к моему проникновению в комнату через окно. Спрыгнув со стула, я тут же отошел от него, пока Тамара не зашторила окно плотной портьерой. Только тогда она включила свет, и мы сели за стол. Посидели с бьющимися от волнения сердцами пару минут, и потом я выставил «джентльменский набор». Тамара тоже достала кое-что из холодильника, и обычный для подобной «тайной вечери» пролог начался.

Мы почему-то спешили выпить, наверное, чтобы набраться храбрости. Был и брудершафт, с переходом на «ты», был тост за любовь (тот, который «до брака, после брака», и т. д.), за успех безнадежного дела, а под конец — мопассановский шедевр с «братским» разделом вина.

Я понял, что Тамара Федоровна — женщина повышенного темперамента, и что она уже давненько одна. Блондинка-то она блондинкой, а едва заметные темные волоски на верхней губе о чем-то говорили. Вино кончилось, и Тамара нервически спросила, снова переходя на «вы»:

— Теперь вы что, пойдете домой?

— Нет, — отвечал я, — жена уехала в командировку, и я могу не идти домой. Дети уже взрослые, лягут спать сами.

Тамара с удовлетворением восприняла эту информацию и как-то поспешно предложила:

— Тогда давайте же спать! — и мы как-то неинтеллигентно, в спешке, подминая друг друга, завалились на застеленную постель. Оказалось, что я не ошибся в оценке темперамента Тамары.

Потом уже, когда мы успокоились и, лежа, отдыхали в постели на раскиданном белье, Тамара, неожиданно рассмеялась и рассказала мне анекдот:

— Вопрос: что делают мужчины после полового акта? Ответ: пять процентов выпивают, пять процентов закуривают, а девяносто — бегут к жене домой. Ты к какой категории относишься? — спросила меня моя новая любовница.

— Пока — к первой, было бы что выпить! — степенно ответил я.

Выпить нашлось — Тамара оказалась запасливой. Спать, в прозаическом понимании этого слова, мы легли только под утро. Я как-то забеспокоился, и это не ускользнуло от Тамары.

— Хочу предупредить — ты сам ночью с туалетом не разберешься, да еще когда в темноте будешь влезать в окно обратно, за домушника могут принять! У нас осталось достаточно пустых бутылок, а утром мы их выкинем на помойку. Она-то рядом! — вздохнула Тамара.