Со времен правления Елизаветы I и религиозных войн во Франции со второй половины XVI века начинает формироваться понимание необходимости правительству использовать силу общественного мнения для поддержки не только внутренней политики, но и военных и дипломатических акций. Эта идея получила развитие во времена двух английских революций — революции середины XVII в. и «Славной революции» 1688 г. — и стала общепризнанной в следующем столетии. Для обеспечения такой поддержки все шире и чаще использовали растущую периодическую печать и памфлетную литературу с целью изобличения агрессивных планов враждебных держав. При этом нередко прибегали к публикации подложных документов, якобы исходивших от правителей этих государств, чаще всего в форме писем, неизвестно каким путем попавших в руки издателей газет и авторов памфлетов. Действительные планы правителей этих стран иногда походили на приписываемые им в фальшивках-документах. Большинство таких фальшивок, обслуживая сиюминутные интересы, имели короткую жизнь. Отдельные же, напротив, сохранялись в арсенале политики и пропаганды в течение длительного срока.

Такова была судьба подложного «наказа», «советов» царя Петра своим преемникам, известных также под именем его «Завещания». В них подробно излагаются планы русской экспансии: расчленение и захват Польши, Швеции, Турции, проникновение в Германию, ослабление погрязшей во внутренних распрях австрийской монархии, а также Франции и утверждение российской власти во вселенной. Завоевательные планы были присущи России, как и другим европейским монархиям того времени, хотя не в таких размерах и формах, которые ей приписывало подложное «Завещание».

Оно было изготовлено не во время царствования Петра I и не в начале XIX века, когда эта фальшивка была впервые опубликована в книге чиновника французского министерства иностранных дел Ш. Лезюра. Время действительного (а не мнимого) появления этого документа падает на середину XVIII века. А его происхождение связано с активностью так называемого «секрета короля» — тайного дипломатического ведомства Людовика XV, действия которого нередко расходились с официальной политикой версальского двора. Людовик создал сеть секретных агентов, нередко вербовавшихся из состава французских посольств в различных столицах, которые, как кажется, были только тем и заняты, что шпионили за своими коллегами, не посвященными в «секрет», и ставили им палки в колеса. В довершение ко всему наряду с этим, так сказать, регулярным «секретом короля» возник еще более законспирированный «секрет», который, в свою очередь, наблюдал за первым и путал его расчеты. Что было «симуляцией», что — «диссимуляцией» и что реальностью, часто оказывалось не под силу разобрать самому французскому королю.

Летом 1755 г. по поручению «секрета короля» в Петербург отправилась странная пара — пожилой шотландский дворянин Дуглас-Маккензи, приверженец свергнутой с английского престола династии Стюартов, и его молоденькая спутница, которую он выдавал за свою племянницу. Этой «племянницей» был шевалье д'Эон де Бомон. В юности он дурачился, переодеваясь в женские наряды, и даже однажды явился в таком виде на придворный бал. Маскарад понравился вечно скучавшему королю. Может быть, тогда и возникла у Людовика шальная мысль использовать д'Эона под именем девицы Луизы Бомон в интересах тайной дипломатии. Новоявленной «девице» поручалось втереться в круг приближенных императрицы Елизаветы Петровны и поспособствовать смягчению крайне испорченных в то время отношений между петербургским и версальским дворами. Насколько успешно шли дела «Луизы» в Петербурге, удалось ли ей действительно стать чтицей императрицы — судить трудно, сведения источников противоречивы. Однако это было время, когда у Петербурга были свои причины желать сближения с Францией, и сообщения об успехах бойкой «девицы» могли быть не только продуктом ее неистощимой фантазии. Выполнив задание, она вернулась ненадолго в Париж, чтобы вновь возвратиться на берега Невы уже в мужском костюме и в ранге секретаря посольства с отправлением обязанностей в качестве агента «секрета короля». Именно во время второго пребывания в невской столице и удалось д'Эону похитить из секретного императорского архива копию (снова, как почти всегда в подобных случаях, лишь копию!) «завещание» Петра. Так, по крайней мере, обстояло дело, если верить мемуарам д'Эона. Но ему как раз нельзя верить ни в чем, да вдобавок ко всему его мемуары наполовину подложные. Существует лишь единственный довод в пользу того, что вся эта история не является чистым вымыслом: д'Эон обнаруживал не только большую склонность, но и немалые способности и сноровку в воровстве чужих бумаг. В этой связи стоит напомнить последующий послужной список «Луизы де Бомон»: капитан драгунского полка, шпион, засланный в Англию, потом посланник в Лондоне, стащивший во время дипломатических переговоров портфель заместителя английского министра иностранных дел, ну, и так далее — всех художеств шевалье и не перечислишь. В Лондоне, перессорившись со своим непосредственным начальником, послом де Герши, д'Эон занялся шантажом самого короля, угрожая опубликовать компрометирующие его бумаги: от планов высадки десанта в Англии до пикантных подробностей об «Оленьем парке» — тайном гареме Людовика XV. По приказу короля д'Эона пытались похитить, а когда это не удалось, договорились с ним о выдаче в обмен на ежегодную пенсию в 12 тысяч ливров части опасных бумаг. В заключенной сделке был странный пункт: условием выплаты пенсии считалось ношение драгуном женского платья. Возможно, что таким путем король хотел поиздеваться над шантажистом и подорвать доверие к его возможным разоблачениям (самые щекотливые бумаги д'Эон на всякий случай хранил в надежном тайнике). Драгунский капитан был не прочь как можно дольше оставаться героем скандальной хроники, ведь в Англии держали пари — мужчина он или женщина, и сам шевалье, разумеется, через посредников участвовал в этих небезвыгодных играх, при этом за недосугом забывая бриться и временами, как свидетельствует Бомарше, ведший переговоры с ним от имени «секрета короля», отпуская остроты, от которых покраснел бы немецкий ландскнехт. Английская полиция подозревала афериста в подделке денег. Числилось за шевалье и много другого-всякого.

Мог ли мошенник сфабриковать подложное «завещание»? Д'Эон смолоду обнаружил склонность к сочинительству, ему принадлежат трактат о государственных расходах, много язвительных памфлетов, книга о французской дипломатии. В 1774 г. в Амстердаме было опубликовано собрание сочинений д'Эона, включающее и несколько работ по истории России, особенно в период правления Петра I. Работы эти очень поверхностные, и, может быть, это объясняет многочисленные ляпсусы в тексте «завещания». Его автор не был знаком с фактами, которых не мог не знать любой русский и тем более — Петр. И, конечно, царю не пришло бы в голову называть русские войска «азиатскими ордами», а православных подданных Турции и Австрии «схизматиками», как их именовали во Франции и в других католических странах. Число таких примеров легко умножить. В тексте «завещания» встречаются и отдельные «планы», которые как-то совпадают с намерениями царского правительства, но о них мог догадываться каждый образованный современник, и для этого не было никакой нужды проникать в «домашний архив» русских императоров. Нужно добавить, что тщательные поиски в реально существующих архивах не привели к обнаружению каких-либо следов такого документа. Вся жизнь д'Эона состояла из цепи подлогов — подложных имен и постов, подложных писем, свидетельств, обвинений и даже подложного пола. Почему бы не быть среди них и подложному «завещанию»?

Порой, когда речь шла о подтверждении исторической концепции, не лишенной политического подтекста, фальшивки на время или в расчете на постоянное нахождение в хранилищах внедрялись в архивные фонды. Причем поддельным было не только содержание документа, но и имя его автора, будь то физическое лицо или учреждение. Правда, это крайние случаи; но вообще внесение в государственные, административные или научные архивы бумаг, содержащих ложную информацию и используемых для создания виртуальной истории, является широко распространенным явлением. Мы здесь не говорим о массе непроверенных и неверных данных, которые содержатся в бумагах, передаваемых в архив без всякого намерения вводить в заблуждение, а просто отражавших существовавшие представления и мнения. Кодовый номер архивного фонда, разумеется, никак не может сам по себе служить гарантией подлинности информации, извлеченной из того или иного документа. Но точно так же обстоит дело и с вымышленными сведениями, помещенными в архив с вполне осознанной целью ввести в заблуждение лиц, которые могли бы провести проверку данных материалов, имеющих целью «улучшение» или «ухудшение» прошлого и, тем самым, создание якобы документальной основы, как правило, новейшей виртуальной истории.