— Ох-хо-хо! Насмешили! Подождите минутку, сейчас узнаю для вас ее адрес. Надеюсь, вам удастся своего добиться. Мне помнится, Демирель живет на улице Бугдай, но номера дома не знаю. Лучше всех осведомлен в таких вопросах наш Недждет, он журналист.

Ибрагим-бей потянулся к телефонному аппарату, набрал какой-то номер и заговорил:

— Недждет, золотко, это ты? Ну-ка, скажи быстренько, где живет Демирель? Ага, на углу улиц Бугдай и Гюниз… Там полицейские стоят… Спасибо, дорогой!.. Да, я прочел, очень понравилось. Поздравляю, отлично у тебя получилось. Ну пока, до свиданья.

Ибрагим-бей написал для нас адрес Демиреля на бумажке.

— Выйдете отсюда, сядете в маршрутное такси в сторону Газиосман-паша, — сказал он, передавая нам бумажку с адресом. — А впрочем, садитесь лучше на автобус, это стоит дешевле. Отыщете улицу Бугдай, там спросите, где дом Демиреля. Смело спрашивайте, никого не бойтесь, даже полицейских. Ступайте!

Деду моему не нравится, когда вот так говорят: «Ступайте».

На остановке мы сели в автобус, заплатили за два билета по полсотне курушей. Ехали долго, по многолюдным улицам. Когда автобус проезжал мимо Дома Армии, я успел заметить, как оттуда выходил один офицер с женой и дочкой. На жене был костюм чернильного цвета, а на дочке — белый жакет и белая кепочка. Дочка была прехорошенькая. И еще мы видели высоченный домище — небоскреб называется. И еще — парк, где живут лебеди. Ехали мы, ехали, потом сошли и ходили пешком, тоже долго. И вот наконец оказались перед двухэтажным домом с палисадником. Четыре полицейских охраняли вход в дом Демиреля. Они обступили нас с дедом со всех сторон и давай допрашивать: кто мы такие, откуда взялись, не воры ли мы, не грабители?

— Выбирайте слова! — рассердился дед. — Разве похожи мы на воров? Вот адрес, который нам дали в партии. — И дедушка сунул полицейским под нос бумажку с адресом, однако не сказал, в какой именно партии мы ее получили. — Нужно нам повидать Назмийе-ханым. Есть у нас к ней дело…

— Кто дал вам адрес?

— Ибрагим-бей.

— Какой такой Ибрагим-бей?

— Чего не знаю, того не знаю. Назвался тот господин Ибрагимом-беем, а может, ослышался я, и зовут его Исмаилом-беем. Какая вам разница? Сами мы родом из деревни Дёкюльджек в Сулакче. Оттуда пришли. И хоть мы не из деревни Исламкёй вилайета Испарта[66], однако ж такие в точности простые крестьяне, как тамошние. Беда с нами приключилась. Непременно надо повидать жену Демиреля — она одна может выручить нас.

— Пожалуйте вот сюда, — предложил один из полицейских и провел нас в закуток, огороженный камышовой оградкой. Там он внимательно осмотрел нас, ощупал одежду. Наверно, искал оружие или бомбу или еще чего-то. — А теперь проходите, — сказал он. — Нажмите на кнопку звонка, вам откроют. Не обижайтесь, такая у нас служба. Времена сейчас, сами знаете, неспокойные, а живет тут как-никак премьер нашего государства. Долг есть долг.

— Да пошлет вам бог здоровья, и всегда выполняйте свой долг так же прилежно.

На звонок дверь открыла какая-то женщина в шальварах, вся из себя гладкая да чистая, однако сразу видать — деревенская. Верно, прислужница.

— Что угодно? — спрашивает.

— Нам бы повидать Назмийе-ханым… Мы ненадолго, минут на пять, не больше.

— Полицейские осмотрели вас?

— Осмотрели и отняли бомбы.

— Вспомоществование будете просить у ханым?

— Нет, у нас другого рода дело.

— Секретное?

— Прости, доченька, но мы стольким людям рассказывали наше дело — и каймакаму, и вали, и полицейским, — что у меня уже язык заплетается, а ведь еще предстоит с госпожой беседу иметь. Не проси, милая, чтоб мы и тебе рассказали.

— Ну проходите. Перед лестницей сбоку вход в залу, там и подождете, а я тем временем доложу ханым.

Мы оказались в просторной комнате. Ах, какая то была комната! Какие окна, занавеси на окнах, кресла, шкафы, стеклянные витринки! Я такой красотищи в жизни не видывал. Вот каков он должен быть — дом для жилья. Мы глянули на эти кресла, на свою одёжу и решили, что не след нам сидеть в этаких креслах. Ничего, подождем стоя. А придет госпожа, увидит, каковы мы, — пускай сама решит, предлагать нам сесть или нет. Предложит — сядем. И вот стоим мы, стоим, ждем. Входит в залу та же самая женщина, что дверь нам открыла.

— Вы чего стоите? Ну-ка, садитесь! Эти кресла для того и поставлены, чтобы сидеть в них. Госпожа велела спросить, не голодны ли вы. Хотите кушать — принесу пирожки и чай. Или кофе лучше? Я не от своего имени спрашиваю, госпожа велела.

Дед, довольный, улыбнулся.

— Ничего нам не надо, дочка. Повидать бы только госпожу, передать ей нашу просьбу.

— Нет, уж коли пришли, будьте любезны отведать чаю или кофе. Без этого никак нельзя. Я принесу чай с пирожками.

Эта женщина была чернявенькая и худая. Она очень легко ступала по коврам. Через минуту она появилась опять, неся на подносе чай и блюдо с пирожками. Она придвинула к деду поближе низкий столик, а на другой такой же передо мной поставила чашки и пирожки. Они были с мясом и с сыром.

— Здесь неподалеку есть кондитерская, — сказала она. — Там пекут эти пирожки и доставляют сюда специально для угощения посетителей. Раз в месяц приходит счет от кондитера, и мы расплачиваемся. Не думайте, будто госпожа сама печет их. Назмийе-ханым только и умеет, что за собой ухаживать да на свежем воздухе гулять. А ежели господин премьер куда направляется, он непременно берет с собой супругу. Детей у них нет. Мое дело — следить за порядком в доме, чтоб чисто было. Я и в спальной комнате убираюсь. Ах, уж коли быть на этом свете чьей-нибудь женой, так только премьер-министра…

— Что ты такое говоришь, дочка! Не знаю, как тебя зовут. В каждой стране есть свой премьер, и у каждого премьера есть жена. Не забывай, чей хлеб ты ешь. Я, честно говоря, не слишком жалую партию Справедливости. Но то, что ты говоришь, не очень хорошо.

— Ну-ка, повтори, что ты сказал! — вскинулась служанка, уперев руки в бока. — Повтори! Не жалуешь, значит, партию Справедливости?! И откуда ты такой выискался? Зачем сюда пришел? Кто тебя звал?

— Да-а, я не член партии Справедливости. Что из того? Но я ведь турок, не чужеземец какой! Уродился я в деревне Дёкюльджек Сулакчинского ильче. Я гражданин этой страны. И как гражданин имею право прийти к Назмийе-ханым. Не так ли?

— Пейте, пейте чай, пирожки ешьте. Небось с утра голодные ходите. А уж решится ваше дело или нет, это еще неизвестно.

Ну и народ в этих городах! До чего ж люди быстро меняются, как только переселяются на жительство в город! Двуличными становятся. На лице одно написано, а в душе — другое. Трудно понять, какие они по сути своей. Не то что мы, деревенские. Вот эта женщина только что открыла перед нами свое истинное лицо. Она так говорила о Назмийе-ханым, будто та у ней в должницах ходит. Уж то хорошо, что она не прикидывается этакой овечкой, а в открытую лепит, что думает. Не знаю, как деду, а мне эта женщина понравилась. Мне даже показалось, будто она чем-то на мою маму смахивает. Только мама попроще, не такая разбитная. Зато мама самая умная, самая лучшая на всем белом свете.

Как раз в этот миг дверь залы отворилась, и вошла Назмийе-ханым. Она словно бы утопала в целом облаке ароматных запахов. Я хорошо знаю деда и потому уверен, что он сейчас мысленно воскликнул в адрес Назмийе-ханым: «Ай да молодец!» Женщина она была рослая, в теле, вся из себя аппетитная, как баклажанная долма. Мы быстро поднялись на ноги.

— Сидите, сидите, пожалуйста! — нараспев произнесла Назмийе-ханым.

Она не спеша оглядела нас с дедом с головы до ног, потом спросила:

— Вы из Испарты?

— Нет, из Сулакчи.

Еще раз скользнув взглядом по дедушкиной одежде, она перевела глаза на меня.

— Какой славный мальчик. Как его зовут?

— Яшаром его зовут, госпожа. У него приключилось большое горе.

— Отчего вы не едите пирожки? Угощайтесь, пожалуйста. Как от яда есть противоядие, так и на горе, беду управу найти можно. Если будет в наших силах, развеем мы вашу заботу. Так в чем дело?