Наутро сел я в джип Карами, через пару часов был уже в Кырыклы, а еще через пару часов — в Анкаре. Говорят, язык и до Каабы доведет. Так оказался я у Туслога. Что за здание! Начал этажи считать — со счету сбился. Попробовал внутрь войти — не тут-то было! У входа стоят два полицейских, из наших, турок. Оба смуглые, с огромными усищами. А кроме того, двое американских полицейских негров. У всех четверых пониже спины кобуры с заряженными пистолетами. Стоят, руками кобуры прикрывают. По улице снуют машины, маршрутные такси.

— Чего тебе надо? — спросили полицейские-турки.

— Есть у меня друг, американец Харпыр-бей, — начал я. — Он охотник, к тому же инженер по самолетам. Он мне сказал: приходи сюда, тебе работу дадим, надо только анкету заполнить. Вот я и пришел к нему.

Американские полицейские, само собою, не поняли меня, а турецкие хоть и поняли, но сделали вид, будто не понимают.

— Здесь такое место… — сказали они. — Как тебе растолковать? В общем, такое, что тебе сюда входить нельзя. И не тебе одному — вообще никому постороннему, даже нам не позволено. Да и вообще, кто он такой, этот Харпыр-бей? Сюда не любого на работу принимают, парень. Даже американцев пропускают после тщательной проверки.

Не иначе как атомную бомбу здесь хранят, подумал я.

— Какую работу обещал тебе Харпыр-бей? Он управляющий, что ли?

— Сам не знаю, какую работу. Он инженер по самолетам, укрепляет воздушные силы нашей армии. Большой человек. Он приезжал к нам в деревню, был нашим гостем. Хороший человек. Обещал: приезжай, устроим тебя на работу, но сначала анкету надо заполнить. Если я его найду, увидите, он меня вмиг признает.

— Как же ты его найдешь? Тебе вход запрещен. Да если б мы тебя и пропустили, разве ты его сыщешь? Может, знаешь, в каком он отделе, в каком кабинете сидит? Здесь все не так, как тебе представляется, — сказал один из наших, турецких, полицейских, а второй молча помахал свистком на цепочке.

— Шел бы ты лучше отсюдова. Нечего тебе тут делать.

— Вы только передайте ему, пришел, мол, твой друг Сейит Бюкюльмез из деревни Дёкюльджек, сами увидите, он сразу придет. Уж он-то знает, что надо делать. Может, скажет: пропустите этого человека, ему надо анкету заполнить у нас наверху. Он ведь мой приятель. Мы ему куропатку подарили, очень красивую куропатку для охоты. Он все твердил: гуд, очен гуд. Доволен был очень. А ведь куропатка не простая, а ручная…

— Ах-ха-ха! — заржали полицейские. — Выходит, подаришь куропатку — тебе за это работу в Туслоге дадут?! Ах-ха-ха! Тогда и мы не прочь подарить хоть десять куропаток, чтоб перейти на работу в Туслог! Ну, насмешил! — Оба аж захлебывались смехом. — Да знаешь ли ты, сколько тут платят? По две-три тыщи в месяц! Даже одаджи получают полторы тыщи. И при том каждый месяц, хоть за тридцать дней, хоть за двадцать восемь в феврале.

Меня тоже смех пронял:

— Что ни скажу, вы все равно не поверите. Эта куропатка не чета другим, особенная! Видели б, какая она красивая, к тому ж приученная к охоте. Он предлагал за нее сто пятьдесят долларов. Но мы денег не взяли. Замечательная куропатка. Шурин давал за нее жеребенка, но и ему мы отказали. А знаете, что он предложил за нее под конец? Свой автомобиль!

— Кто?

— Как кто? Харпыр-бей. Тот самый, что тут наверху сидит.

— Ты ври, да не завирайся!

— Не верите? Мы не продавцы, не торговцы. Мы просто так, за здорово живешь, подарили ручную куропатку. Говорю же — она не обычная. Ее, бывало, отпустишь на волю в лесу, так она на другой день возвращается, да не одна, а с другой куропаткой. У меня есть сын Яшар, это он приручил ее.

— Ай да молодец твой Яшар! Хорошо приручил. Однако тебе все равно нельзя сюда входить, хоть ты и подарил американцу куропатку. Ничем мы тебе помочь не можем. Ты все равно не отыщешь здесь своего Харпыра-бея. А если мы даже и пропустим тебя, на других постах задержат. Здесь все не так, как ты думаешь.

— Слушай, любезный, чего вы боитесь? Съем я, что ли, ваше заведение? Мне бы только повидаться с Харпыром-беем, перемолвиться с ним парой слов, и все. Как бы устроить так, чтоб он спустился сюда? Вот вы мне не верите, а мы с ним и впрямь большие друзья.

Полицейские больше не смеялись, один из них сказал другому:

— Давай пропустим его, пусть пройдет в справочную.

— Делать им там больше нечего, в справочной, как только его выслушивать.

— Поймите вы меня правильно, — вмешался я. — Я же не по собственному хотенью явился сюда. Это он мне сказал: приходи. Иначе откуда мне знать про этот ваш Туслог? Откуда бы я узнал, что здесь передаются американские самолеты для нашей армии, что здесь служит такой инженер — Харпыр-бей?

Полицейские окинули меня взглядом с головы до ног.

— Слушай, браток, у тебя такой вид, что… Одежда латаная-перелатаная. Ты что, не мог приличней одеться? Знал ведь, в какое место направляешься. И ты в таком виде собирался сюда войти, на работу устраиваться? Не о себе, так хоть о чести нации подумал бы. Что за народ!

— Ты прав, — тихо молвил я. — Но знакомо ли тебе такое слово — «бедность»?

— Бедность, говоришь? Быть бедным не стыдно. Кто может с уверенностью сказать, что завтра не обеднеет? Но любой может в городе на рынке подобрать себе хоть и не богатую, но вполне приличную одежду. Вы, деревенские, ходите в отрепьях не столько по бедности, сколько по невежеству. Не обижайся на меня за правду.

— Я не обижаюсь. Ты прав: где бедность, там и невежество. Вот я и хочу избавиться от темноты своей. Если начну работать в городе, вся моя жизнь переменится. Ты прав. Как мы живем там, в своей глухомани, за горами, за реками? Из года в год не ведаем никаких перемен. Кто нас видит, кроме гор? И кого мы видим, кроме тех же гор?

— Ладно, слушай. Мы тебя пропустим к справочной, объясни им там свое дело. Они сообщат Харпыру-бею. Если он спустится вниз, ты сможешь поговорить с ним и, может быть, анкету заполнить. Наверх тебя все равно никто не пропустит, и не рассчитывай. Здесь с этим строго.

Прошел я всего десять шагов и оказался перед обитой железом дверью. Два негра-солдата преградили мне путь. Ни слова не сказали, только мотнули головами: стой, мол, ни шагу дальше. Я попытался сделать еще шажок, но они уперлись мне ручищами в грудь. Смотрю я на них, ни слова не говоря, а они на меня смотрят. Я им рукой показываю: пропустите, мне туда надо, а они:

— Ноу, ноу, ноу! Нельзя!

Один из полицейских-турок приблизился.

— Информейшн, только информейшн. Ему надо информейшн.

Он раз двадцать повторил это чудное слово, так что я запомнил его как следует.

— Ему надо Харпыр-бей. Информейшн.

Солдаты стали о чем-то переговариваться промеж себя, я попытался рассказать им обо всем — и про куропатку, и про охоту, и про Харпыра-бея, который пригласил меня сюда, и про то, что ни в жисть не явился 6, если б меня не вызвали. Я говорил и говорил так, словно они могли что-то понять.

Потом они стали какие-то вопросы задавать. Но я ни бельмеса не понимал. Тут только я впервые вообразил, каково приходится моим землякам, которые попадают на работу в Германию или другую страну, где их никто не понимает и они никого не понимают. Ох, несладко, должно быть, им. А солдаты то и дело повторяют имя Харпыра-бея. Спрашивают, наверно, откуда я его знаю, кто я такой, где познакомился с ним. Ну и в дурацкое же положение я попал! Попробуй выкрутись!

— Да, нужен мистер Харпыр, — сказал я. — Мистер, мистер там… — И я указал рукой вверх: мол, большой он человек. В этом здании, наверно, этажей десять, и Харпыр сидит на самом верху, не иначе. — Он инженер по самолетам… рыжий… хороший охотник. Гуд охота, гуд охота!

Солдаты в ответ лишь толкнули меня в грудь:

— Ноу! Нельзя!

Не знаю, что бы я делал, если б в этот миг дверь не открылась и не появился человек, на груди у которого висел засунутый в прозрачный конвертик пропуск. А сам человек был без шапки, с тяжелым подбородком. По виду не сразу разберешь — то ли американец, то ли турок. Остановился он, посмотрел внимательно на меня, на охранников, потом спросил их о чем-то по-ихнему, а меня — по-турецки: