— На то мы твоего мужа и выбрали старостой: не для того, чтобы форсил, а чтобы о других заботился. Иной раз и потратиться надо.
— Вот мы и тратимся. А что нам еще остается?
— Вам хоть сын помогает. А мы что делали бы на вашем месте?
«А вы пошлите своих баб в Германию да и садитесь на мужнино место», — обозленно подумала женщина.
— В каком он у вас городе? — поинтересовался Осман.
— В Шутгарте. Так, кажись, называется.
— Работает на заводе, где грузовики делают?
— Да.
— Как бы он там с немками не спутался… дело такое…
В кухню вошел староста, выругался.
— Этот Ихсан-эфенди требует назавтра яиц всмятку. — Заметив сидящих соседей, он поздоровался и продолжал: — И мед ему подавай, от розового варенья, вишь ты, никакой пользы… Камалы и Балабан Ахмед еще не пришли?
— Сейчас придут. Бульдозеристы еще и позавтракать не успеют. А мы уже здесь, сидим, прохлаждаемся, — сказал Шюкрю.
— Все равно работы не будет, — вставил Осман. — Этот бульдозер только выедет, не успеет землю копнуть, уже сломался. А мы еще голосовали за этих прохвостов. Все ты, староста, виноват, с толку нас сбил.
— Ну, это дело поправимое. На следующий год выберем тебя старостой. Вот и уговаривай тогда народ, чтобы голосовал за других. Может, не такие прохвосты окажутся… Ты мне не подзуживай, и без того тошно. Надо послать кого-нибудь в Хаджилар — за сотовым медом. А Черный Осман в долг и не даст.
— Ну, мед раздобыть — невелик труд, — сказал Осман. — Только с какой стати? Разве правительство не платит заработную плату этим обжорам?
— Еще и командировочные.
— Почему же мы должны их кормить? Яйца всмятку, гёзлеме, мед сотовый. Не слишком ли им жирно?
— Садись на мое место. Скажи им: «Не буду вас кормить».
— Да ты не сердись, — примирительно сказал Осман.
— Я не сержусь. Просто отвечаю на слова твои глупые. Так вот, господа, извольте знать, курят только сигареты «Енидже». Вечерами едят курятину. И чтобы к еде непременно бутылка ракы марки «Золотая головка». На завтрак — мед, яйца всмятку. Попробуй им угоди.
— Сам и виноват. Правительство прислало их строить дорогу. Они получают заработную плату, командировочные. Пусть сами себе все и покупают: и жратву, и ракы — самое лучшее. А уж этого жирного кабана и вообще кормить грех. Целыми днями на тахте валяется, носа на улицу не кажет. Хоть бы раз поработать вышел. И что это за правительство? Такому лодырю такой огромный бульдозер доверило!
— Они оба из Айаша. Оба люди Исмета Кемаля-бея. Толстяк, говорят, весь народ сагитировал, чтобы за него голосовали. А худой — его племянник. На выборах они поддерживали Исмета Кемаля, теперь он их поддерживает. Вот они и валяют дурака. За десять дней и тридцати метров не проложили.
— Не корми, не пои их, и этого бы не сделали, — сказал староста. — Я с ними уже из сил выбился. Работать не работают, а требуют: привези из города того, этого. А главное — две бутылки «Золотой головки». Да еще и посмеиваются: «Лишь с помощью ракы и можно исправить поломки, иначе ничего не получается…» Такие вот пироги, племянничек Осман.
Шюкрю выругался:
— Вот еще чума на нашу деревню!
— Ты думаешь, только у нас такое? — наставительно произнес староста. — Везде та же самая история. Ты вот тут говорил сторожу: «В Чивё и Чавындыре все по-другому». Чепуха это! Я видел обоих старост в канцелярии. Уж как они обхаживали каймакама, чтобы бульдозер им дал. А тот отвечает: «Сперва соберите деньги на горючее, положите на наш счет, тогда и дадим бульдозер. И за бульдозеристами хорошенько ухаживайте. У вас там ни ресторанов, ни гостиниц нет. Кормите их хорошенько: яиц и масла не жалейте. Если пожалуются, заберу бульдозер обратно». Раз уж так сам каймакам рассуждает, нечего нам и рыпаться.
Осман поднялся, стряхивая пыль со штанов.
— Значит, и они такие же дурни, как мы! Сколько километров от нашей Тахтаязы до Чубука? Всего-то пятьдесят. От Чубука до Анкары еще десять. Столица, почитай рукой подать. А уж если у нас такая неразбериха, что же в других Деревнях — тех, что подальше, — творится? И что люди себе думают?!
Шюкрю поднялся.
— Неужто еще не кончили? Сколько можно обжираться?
— Пойду посмотрю, — ответил староста. — А вы пока выпейте по стаканчику чаю.
— Бог с ним, с чаем, — отказался Шюкрю. — Пусть уж эти господа его пьют.
— Ну и жизнь пошла! — возмущался Осман. — Чего только от нас, деревенских, не требуют. Рекрутов — посылай, налоги — плати, а теперь еще и это! Навьючивай что у тебя есть на ишака, а то и на жену собственную — и топай на Конский базар в Анкаре. Ты за них голосуешь, а они сдирают с тебя десять тысяч лир на горючее. Да еще корми этих дармоедов маслом и медом. Себе позволить не можем, а им подаем: «Ешьте, пейте, господа хорошие!» А они и работать не хотят по-человечески.
Тут на них напустилась жена старосты, которая отчищала золой металлическую посуду.
— Что вы развоевались? Вас только на то и хватает, чтобы жен своих почем зря колошматить. Правительство-то ваше, такие же в нем мужики сидят. Лошадь хоть и ржет, а узды слушается. Вот и вы — только и можете, что ворчать. Покажите, что вы настоящие мужчины, добейтесь, чтобы вам построили дорогу. Или выберите другое правительство. Только не зудите у меня под ухом.
— Вот кого бы в старосты! — Осман хлопнул себя по коленям. — А мы выбрали смирного вола. Я человек прямой, что думаю, то и говорю. Я и отцу родному врать не стану.
— Может, ты и верно говоришь, да не тому, кому надо. Скажи лучше этим чертовым бульдозеристам, каймакаму или этому пустобреху Исмету Кемалю.
— Им говорить без толку. Надо прежде самим себе сказать. Да маленько похитрее быть. Чтобы на выборах нам не могли заморочить голову всякими красивыми словечками.
Во двор вошли Камалы, Балабан Ахмед и еще кто-то третий, с портфелем в руке. Все трое подошли к двери кухни. Человек с портфелем, видимо, был здесь уже не в первый раз.
— Где староста, люди добрые? — спросил Балабан Ахмед.
Вышел староста.
— Добрый день, Ахмед-эфенди. Что новенького?
— Приехал школьный инспектор. Вот и мы пришли.
Осман с насмешливым видом хлопнул в ладоши.
— Ну, держись, хозяйка! Посмотрим, какие яйца любит этот господин: крутые или всмятку. И ему, должно, подавай сотовый мед вместо розового варенья.
Староста кинулся навстречу инспектору.
— Добро пожаловать, добро пожаловать к нам в деревню!
Инспектор был в мятой, запыленной одежде. Уже полторы недели он разъезжал по деревням, и от него пахло кизяком, как от крестьян.
Он поздоровался со старостой и всеми остальными.
— Откуда изволил прибыть? — спросил его староста.
— Из деревни Дальясан, — ответил инспектор. — Дорога дальняя, сам понимаешь, проголодался. Вели подать пшеничную кашу или еще там чего. Побываю у вас в школе и вернусь в Анкару.
— Рад тебя видеть, — сказал староста. — Очень рад. Вверху у меня сейчас бульдозеристы живут, вечером я соберу крестьян в другой комнате. Прочитаешь им лекцию, побеседуешь.
— Вот-вот, — ввязался в разговор Осман. — Он с вами побеседует, а вы тут же распустите слух, будто он коммунист. А может, и донос настрочите комиссару Абдуллаху.
— Теперь у нас народ поумнел, Осман-эфенди, — сказал Балабан Ахмед. — Да, было у нас нехорошее дело, иншаллах, больше не повторится. А если что и случится, мы этого так не спустим.
— Хватит вам языки чесать, — остановил их староста. — Пойду посмотрю, как там наши работнички.
— Иди-иди, — пробрюзжал Осман. — Только не надейся, что этот толстобрюхий чавуш и его дохлый напарник построят дорогу. Да еще с таким дерьмовым бульдозером.
— Оттого что ты будешь ко мне цепляться, дело быстрее не пойдет, — бросил через плечо староста.
Оба бульдозериста наелись до отвала. Толстяк даже не смог забраться на тахту, так и сидел, привалясь спиной к стене. Худой ковырял в зубах спичкой. Он был уже готов идти на работу. Толстяк даже не пошевелился, лишь задумчиво сказал:
