И вдруг произошло нечто совсем неожиданное. Дверь комнаты открылась с необычайной силой и стукнула в стену так, что посыпалась штукатурка. Сухой, высоченный, седобородый, как бог Саваоф из темной тучи, панямонский урядник Кобяк ворвался в комнату. Крикнув: "Ни с места!" — молнией ринулся к столу. Одно мгновение — и протокол очутился в руках кощея-урядника. В раскрытую дверь важно, как воевода-победитель, вошел становой пристав, а за ним полицейские стражники. Все это произошло так неожиданно, что учителя остолбенели, словно пришибленные громом. Тадорик, опустив скрипку и смычок, стоял бледный, как труп. Райский вскочил с места и застыл. Поехал протокол в поганые руки! Тукала прислонился спиной к шкафу. Лобанович как сидел на диванчике, так и остался сидеть. Провалились, засыпались — и так глупо! Садович через кухню бросился в окно. Под окном стоял полицейский стражник и прикладом повернул Садовича обратно. Садович, возбужденный, сердитый, набросился на пристава:

— Почему вы разрешаете своим стражникам драться?

Пристав спокойно, даже ласково ответил на вопрос вопросом:

— А кто вам велел бросаться в окно?

Самым выдержанным и спокойным оказался Ничыпар Янковец.

— Скажите, вас, наверно, повысят по службе? — обратился он к приставу.

Пристав, еще молодой и довольно простой человек, пожал плечами.

— Возможно, — сказал он и приказал уряднику: — Произвести обыск!

Урядник и два стражника подошли к шкафу со школьными книгами и разными бумагами. Садович не отличался аккуратностью, особенно в области делопроизводства, и это осложняло задачу урядника и стражников, делавших обыск.

Лобанович продолжал сидеть все на том же диванчике. Его занимала одна мысль: как уничтожить доклад, чтобы не попал он в руки полиции? Этот доклад — опасный свидетель не только против Лобановича, но и против всех участников учительского собрания. Тем временем первые минуты растерянности и оцепенения прошли, и учителя ожили. Тадорик взялся за скрипку и начал наигрывать мотив гимна "Коль славен наш господь в Сионе…" Янка Тукала, отойдя от шкафа, где рылись урядник и стражники, запел песню, сложенную неизвестным поэтом про обыски:

Ничыпар Янковец, решительный и хмурый, ходил по комнате. Садович присел на диванчик рядом с Лобановичем. Пристав, прислонясь к дверному косяку, читал протокол собрания. Возле него стояли два полицейских стражника. Улучив удобный момент, Лобанович незаметно вытащил доклад из кармана, положил его на диванчик за спину и потихоньку щипал листок за листком на мелкие кусочки.

В комнату, как буря, ворвался Дед Хрущ. Отдышавшись и окинув взглядом всех присутствующих, полицию и своих друзей, он громко проговорил:

— Еле-еле протискался сквозь толпу. Ну и народу же собралось!

Глянув на пристава и увидев в его руках протокол, он решительно потребовал:

— Дайте мне протокол!

Пристав растерялся.

— А зачем вам?

Дед Хрущ браво заявил:

— Я еще не подписал!

Пристав протянул протокол учителю. Дед Хрущ присел за стол, взял ручку, обмакнул перо в чернила и разборчиво, хоть и с выкрутасами, вывел свою фамилию, после чего по-рыцарски вернул протокол приставу.

Со двора вбежал встревоженный стражник и что-то шепнул приставу на ухо. Пристав также встревожился, но выдержал паузу, затем окинул взглядом учителей и комнату и подал знак прекратить обыск. Янка Тукала быстро достал пустые бутылки из-под водки и выставил их на стол.

— Господин пристав, — обратился он к приставу, — захватили бы с собой и эти "вещественные" доказательства нашей крамолы.

Не желая обращать свой визит в комедию, пристав поклонился учителям, взял под козырек и вместе с урядником и стражниками покинул школу.

Дед Хрущ подмигнул друзьям:

— Пришлось приставу давать драпака…

Действительно, не прошло пяти минут после налета полиции, как возле школы начали собираться крестьяне. Собралось их уже больше сотни, а толпа все росла и росла.

Когда полицейские во главе с приставом появились на школьном крыльце, Раткевич выкрикнул из толпы:

— Что, закинули неводок?

А кто-то добавил:

— Гоняли гончие зайца, да не поймали.

Пристав торопился не зря. Его напугала толпа крестьян и их враждебное настроение по отношению к полиции. Пришлось выметаться, не закончив обыска и никого не арестовав.

— Пускай бы попробовали арестовать — мы показали бы им арест! — воинственно заявляли крестьяне.

— Хлопцы! — обратился Садович к учителям. — Надо выступить перед народом!

— Надо, непременно надо! — горячо поддержали это предложение Лобанович, Райский и другие учителя.

— Кто же будет выступать? — спросил Садович.

— Ты здесь хозяин, тебе и надо выступить! — послышались дружные голоса.

— Ты, братец, уже и руку набил на речах, — подбадривал Садовича Янка Тукала.

Приговорили выступить Садовичу. Учителя вышли на крыльцо. Крестьяне заняли весь дворик возле школы.

— Внимание, товарищи! — громко крикнул Садович.

Толпа замолчала, зашевелилась и плотнее сбилась перед крыльцом.

— Товарищи, братья, земляки! — сразу на высокой ноте начал Садович свою речь. — На ваших глазах произошло событие, для нас, учителей, не очень приятное. Оно могло бы стать еще более неприятным, если бы вы, дорогие братья, не поспели сюда вовремя. И если мы сейчас стоим перед вами на этом крыльце еще свободные, то только потому, что вы пришли на помощь к нам. Полиция испугалась и решила убраться восвояси. Правда, в руках пристава очутился протокол нашего учительского собрания, нами подписанный, что очень досадно и небезопасно.

— Почему же вы не дали нам знак? Мы бы у них из горла вырвали протокол! — послышался грозный голос Мирона Шуськи.

— Все произошло внезапно и неожиданно, — понизил голос Садович. — Мы и стражу поставили было, но сняли, не вовремя успокоились. Но, товарищи, пока мы живем, мы не сложим беспомощно свои крылья, будем продолжать борьбу за нашу свободу, за землю, за наши человеческие права. Есть на свете правда и справедливость — и они победят. Революционное движение не прекращается. К нам долетают, и с каждым разом все громче, голоса борцов-революционеров из подполья, из темных рудников сибирской каторги, от людей, вынужденных покинуть свою родину, но не порывающих с ней святой связи. Все сильнее разносится по земле голос свободы, призыв к борьбе с царским самодержавием. И этот голос говорит нам: "Бедняки! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Сплачивайте силы! Залог победы — в вашей сплоченности: все за одного, и один за всех!" Радуется царское самодержавие, что придушило революцию. Мы же напомним ему: "Радовался старый пес, что пережил великий пост, ан в мае несут его на погост".

Да здравствует и не затихает борьба за счастье трудового народа!

Да здравствует революция!

Учителя, а за ними и микутичские крестьяне запели:

Светало, когда крестьяне понемногу разошлись по хатам. Спустя некоторое время появились Лопаткевич с Гуликом. Они сделали вид, будто очень жалеют, что опоздали подписать протокол.

У всех учителей настроение было подавленное, особенно у Садовича и у тех, кто оставался на его квартире. И как они сделали такой промах — раньше времени сняли охрану, допустили, что протокол попал в руки полиции! Досталось Райскому и Лобановичу: почему они не порвали протокол, когда к нему бросился урядник? И еще больше сыпалось упреков на Деда Хруща. Ну что ему стоило, получив от пристава протокол, порвать этот важный документ на кусочки!..