— Товарищи! Давайте приступим к делу, ради которого, собственно говоря, мы и собрались здесь.

— Поскольку мы собрались для того, чтобы навсегда сбросить с себя одежду "ветхого Адама", — отозвался Иван Тадорик, — давайте сперва искупаемся в Немане, а наше собрание не медведь, в лес не убежит. Приступим к важному делу с чистой совестью и с чистым телом.

— Ты мне всегда портишь обедню! — напустился на Тадорика Садович. — Проведем собрание — оно будет недолгим — и тогда смоешь "ветхого Адама". Как народ считает? — спросил он учителей.

— Сначала собрание, купаться потом! — загудели все, в том числе и Лопаткевич и Гулик. Им, очевидно, хотелось поскорей развязаться с этим небезопасным делом.

— Если так, то перейдем к делу, — торжественно объявил Садович. — Товарищи! — продолжал он. — Как водится всюду на свете в таких случаях, нам надо выбрать председателя собрания и секретаря. Кого выберем председателем? Я предлагаю Ничыпара Янковца.

— Кто палку взял, тот и капрал, — откликнулся Ничыпар. — Будь ты председателем… Хлопцы! Я предлагаю выбрать Садовича, он в таких делах мастак.

Учителя зашумели. Одни называли Ничыпара, другие — Садовича. После недолгих пререканий председателем собрания был избран Садович, а секретарем — Райский.

Став председателем собрания, Садович сразу переменился. Черты его лица сделались строгими, глаза грозными, грудь его еще более подалась вперед, и голос зазвучал по-новому.

— Товарищи! Сегодняшнее собрание — важнейшее событие в нашей учительской жизни, — начал он. — Мы живем в такое время, когда все лучшие люди России отдают свою волю и энергию на борьбу с царизмом, за равноправие и свободу народа. Никакие кары царских прислужников не могут сломить революционных борцов. Царский трон зашатался…

— Но царь с трона не свалится, — заметил Тадорик.

— Вот мы и должны свалить его! — грозно сказал оратор. — Наша святая обязанность — открыть глаза народу. Наш долг перед народом — организоваться в революционный учительский союз, присоединиться к Всероссийскому учительскому союзу и общими усилиями, по единой программе повести борьбу за освобождение народа из ярма царского самодержавия, за землю и волю.

Говорил Садович долго и довольно складно. Многие из слушателей, в том числе и Лобанович, подумали: "А хорошо говорит Бас!" — и втайне позавидовали его красноречию.

— Наш долг, — закончил свою речь Садович, — организовать сегодня же учительский союз борьбы с царизмом. Так обсудим это. Кто хочет сказать?

— А что здесь обсуждать и что говорить? — тряхнул длинными волосами Ничыпар Янковец. — Дело ясное, такая организация нужна! — И он решительно махнул рукой.

— Конечно, нужна! — подхватили учителя. Даже Гулик и Лопаткевич проявили вдруг некоторую воинственность.

— Я так думал, и все мы так думаем, — сказал в заключение Садович. — Нам, друзья, надо оформить наше постановление.

— А какое постановление? — спросил Лопаткевич.

— Такое, — ответил Садович. — "Девятого июля тысяча девятьсот шестого года — то есть сегодня — мы, нижеподписавшиеся, постановили: первое — организовать учительский союз; второе — поставить своей задачей бороться с самодержавным строем…" Более подробно мы обсудим и запишем дома, потому что здесь у нас нет ни бумаги, ни чернил, — прервал сам себя Садович.

— Валяй! — махнул рукой Лопаткевич.

На этом учительское собрание на Пристаньке было окончено, и его участники, быстро сбросив с себя одежду, пошли в Неман смывать "ветхого Адама".

Лобанович несколько по-иному представляя себе учительский съезд. В его воображении он рисовался весьма торжественным и важным событием. А на деле вышло все значительно проще. Не довелось ему даже выступить с докладом, над которым он так долго ломал голову. Короче говоря, не хватало надлежащей серьезности. А это объяснялось тем, что среди участников съезда не было людей, прошедших настоящую революционную школу на практике.

Возвратясь с Пристаньки, с соблюдением всех предосторожностей, учителя разошлись кто куда, с тем, однако, чтобы вечером собраться в школе для обсуждения постановления и подписать его. Садовичу, Райскому и Тукале поручили написать протокол учительского собрания и отредактировать постановление.

В постановлении значилось четыре пункта:

Начинало смеркаться, когда в школе снова сошлись учителя для утверждения протокола. На этот раз Садович проявил еще более высокую бдительность — на улице и в конце села стояла стража, хотя все было тихо и спокойно. Протокол был принят с поправкой Ивана Тадорика ко второму пункту постановления: вместо "с самодержавным строем" было принято "с самодержавным режимом", что, по мнению Тадорика, снижало степень ответственности в случае провала.

— Ну, братцы, поздравляю! — проговорил взволнованный Садович Он очень близко принимал к сердцу этот акт революционного настроения учителей, что весьма поднимало его в глазах Лобановича. — Разрешите мне, как председателю собрания и нашего бюро, подписаться первому, — добавил он.

И Садович первый подписался под протоколом.

Янка Тукала не мог сдержаться, чтобы не пошутить.

— Браво, Бас! — похвалил он Садовича. — Это хороший знак, что раньше батьки в пекло никто не полез… Ну, — обратился он к учителям, — кому надоело учительство и кто хочет казенной каши, подписывайся!

Шутка понравилась учителям. В ней таился вызов, перед которым никто не хотел спасовать. Возле стола, где лежал протокол, образовалась очередь: каждому хотелось показать, что казенной каши он не боится. Не хватало только трех подписей — Гулика, Лопаткевича и Деда Хруща. Их в этот момент не оказалось здесь, но на это никто и внимания не обратил: придут — подпишутся.

По поводу такого важного события в своей жизни учителя организовали дружеский банкет, выпили горелки и закусили традиционной редькой, заправленной кислым молоком. Спели две-три песни о том, как "царь испугался, издал манифест — мертвым свободу, живых под арест…" и "Титулярного советника".

Только около полуночи начали расходиться учителя. На квартире у Садовича остались сам хозяин, Райский, Тадорик, Янковец, Лобанович и Тукала. В комнате стало значительно тише. Райский положил на стол протокол собрания, просмотрел его, прочитал подписи, сделал кое-какие заметки на отдельном листке бумаги. Тукала, сняв ботинки, топтался около книжного шкафа, время от времени перебрасываясь шутками то с одним, то с другим. Садович и Янковец прогуливались по комнате и тихонько о чем-то разговаривали. Тадорик, присев возле открытого окна, импровизировал на скрипке, целиком отдаваясь игре.

Лобанович сидел на ободранной кушетке напротив Райского, слушал, как говорила скрипка в искусных руках Ивана Тадорика. Ее звуки плыли куда-то в простор не очень темной летней ночи. Слушал и думал. Ему казалось, давно-давно было то, когда он отправлялся в дорогу из Верхани. Утратилось ощущение времени, так как стерлись привычные грани, отделяющие одно мгновение от другого. Не так давно шел он из Верхани, заходил на хутор. Никто его там не встретил… И зачем было заходить?.. И только теперь вспомнил он, что уже вторую ночь не ложился спать. Вспомнил, что в кармане лежит доклад, не использованный на этом собрании. Может, прочитать его сейчас хлопцам, оставшимся на квартире у Садовича? Нет, время для него прошло! Почему же прошло?.. Эх, и сколько же понапрасну тратит человек своих усилий, энергии!