— Скажите, вы специально зашли ко мне, чтобы опровергнуть выставленные против вас обвинения? — поставил он вопрос ребром.

— Поверьте, господин редактор, я зашел к вам совершенно случайно. Скажу вам правду: я еду — и не по своей воле — из Вильны. Там я имел кое-какой заработок — занимался с детьми одного железнодорожника. Но позавчера мне жандармский ротмистр категорически заявил, чтобы я покинул город, если не хочу быть высланным по этапу. Изредка давал я также кое-какие материалы и в орган виленского генерал-губернатора, в газету "Виленский вестник".

Лобанович заметил, что на столе редактора как раз и лежала эта газета. В подтверждение сказанного он достал свой "талисман" — аккуратно и красиво заполненный корреспондентский билет. На глазах у Лобановича с редактором произошла перемена — из сурового он сделался ласковым. Совсем иным тоном он сказал, подняв на Лобановича выцветшие глаза:

— Вот что. Обо всем, что вы рассказали мне относительно учительского собрания, напишите в "Менский голос", напишите так, как было в действительности. Я помещу это в газете. Думаю, молодой человек, что это послужит вам на пользу и на пользу вашим коллегам. Я… — не без гордости заметил редактор, но перестроил свою фразу без "я": — К "Менскому голосу" прислушиваются и считаются с ним и его превосходительство менский губернатор, и его преосвященство епископ Менский и Туровский, и все высшие чиновники губернии.

Лобанович заметил склонность редактора к самохвальству и решил использовать это.

— Господин редактор! Мне довелось читать малоизвестного писателя Лейкина. Один из его героев на банкете сказал: "Любили правду мы сызмальства и награждены за это от начальства". Я хочу сказать, что и ваша любовь к правде начальством замечена.

Редактор сладко улыбнулся. Видно было, что эти слова пришлись ему по вкусу. А когда Лобанович поблагодарил его за гуманный прием, редактор встал со своего широкого кресла и крепко пожал руку посетителю.

— Так вот, жду вашей статейки.

Когда Лобанович возвращался из "Менского голоса", ему казалось, что за плечами у него выросли крылья. Без помощи Лисковского и Власюка, без адвоката Семипалова он сам сумел сделать кое-что на пользу себе и товарищам. Не задерживаясь нигде, он быстро шел на квартиру Болотича — там он решил написать "статейку".

К этому времени, закончив свои дела, Болотич сидел в кабинете и наводил порядок на письменном столе, хотя этот порядок и без того был на должной высоте. Болотич сразу заметил веселое, возбужденное настроение своего друга.

— Ну как, Андрей? "С победой, Гришка, поздравляю и расцарапанной щекой"? — спросил он.

— Вот что, Болотимус-Болото, дай мне пару-другую листов бумаги, и ты посмотришь, что я на них напишу, куда и для кого.

Болотич искренне и весело смеялся, выслушав рассказ Лобановича о разговоре с редактором и о результатах встречи.

— Это называется провести попа в решете, — шутливо заметил Болотич. Он вынул из стола с десяток листов хорошей, гладкой бумаги: — Пиши сколько влезет!

Лобанович выбрал спокойный уголок в квартире и сел за работу.

Статья Лобановича под названием "Как оно было" появилась через день в "Менском голосе" за подписью "Кудесник". Прочитав ее, Болотич широко раскрыл глаза и некоторое время молча смотрел на приятеля.

— Вот попробуй разобраться, где правда, а где хитрая выдумка! — восхищенно сказал он.

— Между правдой и выдумкой, похожей на правду, трудно, мой друже, провести границу, — заметил Лобанович. — Канву для них дает сама жизнь.

— Замысловато говоришь, мой братец. Не выпив чарки доброй настойки, ничего не разберешь.

Сказав так, Болотич направился к своему довольно красивому и даже уютному буфетику, достал вместительную бутылку и поставил ее на стол.

— Это, братец мой, вроде польской старки. Долгов время я хранил ее на торжественный случай.

— Тем самым, дорогой мой Болотимус, ты доказываешь, что ты мой настоящий друг, каким был и в семинарии.

Наливая настойку в чарки, Болотич серьезным тоном заметил:

— А знаешь, Лобуня, эта статья произведет если не переворот, то полное замешательство в головах судебных чиновников, а также и полицейских: ведь "Менский голос" — это их "Символ веры".

— Что ж! — весело отозвался Лобанович, подняв чарку. — Дай боже нашему теляти волка поймати!

Вечером, сердечно простившись с Болотичем, Лобанович отправился на вокзал. Он захватил с собой несколько экземпляров "Менского голоса" со своей статьей. Сидя в вагоне, Лобанович думал о том, как будут удивлены друзья, уволенные с учительских должностей, когда вдруг услышат про "Кудесника". Никому и в голову не придет, что это написал он, Лобанович. Ему было весело и вместе с тем смешно. Он думал в первую очередь о своем приятеле Янке Тукале, думал, как половчее рассказать ему о своих приключениях.

В Столбуны поезд прибывал около одиннадцати часов утра. Чтобы не разминуться с Янкой, Лобанович решил зайти к нему на его прежнюю квартиру. От вокзала до местечка с полверсты. Как же удивились и обрадовались приятели, когда по счастливой случайности встретились на дороге, там, где она поворачивала на вокзал! Они бросились друг к другу:

— Янка!

— Андрей!

Друзья крепко пожали друг другу руки, поцеловались.

— Каким образом так неожиданно очутился здесь? Откуда ты взялся? — спрашивал с радостным недоумением Янка.

— Время моего странствия никем не считано, а дороги мои только богом да жандармами меряны, — торжественно ответил Андрей.

— Ты говоришь словно какой-то стародавний пророк, — засмеялся Янка в предчувствии важных новостей, о которых должен сообщить приятель.

— А ты куда странствуешь? — спросил его Андрей.

— Не сам я странствую, моими ногами завладели черти, — в тон приятелю ответил Янка. — Собирался в Менск, но когда увидел тебя, черти от меня отступились — побоку Менск!

— Хорошо сказано!.. Знаешь, Янка, я все время думал, как бы не разминуться нам, а мы взяли да встретились!

— Если кому везет, тот и в лаптях танцевать пойдет, — поговоркой ответил Янка. — Выкладывай, братец, о твоем никем не считанном времени.

Лобанович оглянулся вокруг и тихо сказал:

— Каждому овощу свое время. Свое время ягоде и свое время боровику… Слушай, Янка, давай зайдем в местечко, возьмем на дорогу того, что веселит сердце человеку. Отдалимся от улиц и от стен домов и там, в укромном месте, откроем наши души и дадим волю нашим словам.

— Вот что значит побыть в редакции! Сразу видно, что человек набрался ума! И дурак будет тот, кто станет против этого возражать.

Приятели направились в шинок к тетке Гене за подкреплением. В первом уютном местечке над Неманом они остановились.

— Вот здесь мы и откроем уста наши! — воскликнул Лобанович. — Садись, брат Янка!

Они уселись на зеленой траве за пышным лозовым кустом, раскинувшим тонкие, гибкие прутья над самым Неманом. Потревоженная луговая мята разливала вокруг острый аромат. Внизу, под обрывистым берегом, неудержимо мчала река прозрачные волны, словно живое серебро.

— Что скажешь, Янка? Хорошо, уютно, покойно здесь! — сказал, озираясь вокруг, Лобанович.

— Что хорошо, то хорошо, но не это я надеялся услышать от тебя, — заметил Янка. — Выходит, с большого грома малый дождь!

Андрей засмеялся.

— Знаешь, брат, я все думал, как начать рассказывать при встрече с тобой обо всем, что произошло за это время. И как будто не нахожу такого начала, которое удовлетворило бы тебя и меня.

— Тогда откупоривай бутылку, — может, она развяжет тебе язык, — решительно сказал Янка и добавил: — Чует мое сердце, что скажешь что-то интересное.

Лобанович вытащил из кармана "крючок", кусок колбасы, завернутый в бумагу, и хлеб. Янка в ожидании новостей не сводил глаз с приятеля.