Эта немного окольная дорога-речь начинает, как замечает оратор, утомлять сход. Людям нужно услышать об имении пана Скирмунта.
Лобанович берет со стола план.
— Вот вам, граждане, пример того, как несправедливо обходятся с вами. На этом плане заливы и прибрежный луг принадлежат вам, но почему-то они очутились в руках пана Скирмунта. Вы за них судились, но ничего не высудили. Даже хотели царю подавать прошение, но и из этого ничего не вышло бы — ведь и царь за панов стоит, а не за вас.
— Голову оторвать толстопузому черту!
— Сжечь его поместье вместе с ним и со всем его семенем! — гудят злобные голоса.
Возмущение крестьян растет. Оно может привести к попытке разгромить и поджечь имение. А это даст начальству "законное право" жестоко покарать крестьян как грабителей и насильников.
— Граждане! С вами обошлись несправедливо. Но не поддавайтесь злобе и не делайте того, о чем впоследствии придется пожалеть. Надо все трезво, спокойно взвесить, рассчитать. Прежде всего я спрошу вас: будете ли стойкими и твердыми, если случится какое-нибудь лихо? Или будете сваливать с себя вину на кого-нибудь другого за свои поступки?
Вопрос, брошенный в толпу так прямо и неожиданно, заметно остудил жар крестьянской злости.
— Вас мы не выдадим! — слышится голос из толпы.
— Я за себя не боюсь, — отвечает оратор, задетый этим искренним заявлением. — Я только хочу предостеречь и напомнить вам, что нужно сначала спокойно обсудить это дело, а потом уже действовать, и действовать организованно и дружно, чтобы ваши поступки действительно были революционные и сознательные.
Староста Бабич смотрит на учителя, кивает головой: правда все это, надо подумать, обсудить.
— Правда, правда, — вслух говорит он.
— Давайте же сделаем так, чтобы было, как говорится, и здорово и сердито и чтобы нас не могли подковырнуть легко и просто.
Сход внимательно прислушивается к словам учителя.
— Я думаю, — продолжает он, — сначала послать Скирмунту наше требование, оно у меня написано, и я прочитаю вам его.
Учитель берет заранее заготовленную петицию — эта форма обращений, протеста довольно часто применялась тогда — и читает:
"Гражданину Скирмунту в Альбрехтове
от граждан сел Выгоны и Высокое
Петиция
Несправедливость, которую чинили веками крестьянству помещики и чиновники, и то тяжелое положение, в котором очутилось оно в результате этой несправедливости, вынудили крестьян самим взяться за дело уничтожения этой несправедливости! Повсюду в России поднялось движение крестьян на почве земельных отношений с помещиками. Это движение, как вам, вероятно, известно, часто принимает грозную, нежелательную для вас форму, так как доведенное до крайности крестьянство не имеет другого выхода. Воздерживаясь от применения таких крайних средств, мы, граждане сел Выгоны и Высокое, напоминаем вам, что затоны и сенокос на Пине, согласно плану, утвержденному Межевой комиссией 18.. года, значатся в нашем владении. Между тем этими нашими угодьями незаконно пользуетесь вы. Однако в нашей тяжбе с вами за эти угодья суд стал на вашу сторону.
На основании вышеизложенного мы требуем:
1. Отказаться от незаконного пользования нашими затонами и сенокосом.
2. Как вознаграждение за это пользование передать нам часть вашего имения, что примыкает с одной стороны от Пины к дороге и с другой — к имению Альбрехтово.
3. Если наше законное требование вами не будет принято во внимание, мы будем вынуждены употребить другие средства".
С большим вниманием выслушали крестьяне эту петицию.
— Граждане! Согласны вы предъявить эти требования Скирмунту?
— Согласны! Подать! Подать! — гудит сход.
— Если так, то подписывайтесь.
Крестьяне двинулись к столу и мозолистыми, загрубевшими пальцами выводили свои фамилии или просто ставили крестики, а в конце бумагу скрепил печатью староста Бабич.
Выбрали трех делегатов, которым поручили передать петицию пану Скирмунту.
— Если пан вернет нам затоны, мы принесем самой лучшей рыбы нашему учителю за хлопоты, — говорит дядька Есып.
Скирмунт — влиятельный и богатый помещик. Это чувствуется во всей его преисполненной важности фигуре. Его имение одно из лучших в Пинщине. И среди помещиков и среди начальства он уважаемая персона. Он лично знаком с губернатором. Приглаженный и прилизанный, важно сидит он в своем пышном кабинете за богатым столом, курит дорогие сигары. На революцию смотрит свысока: не слишком ли много возомнили о себе эти хлопы? Его золото хранится в надежных банках, поместье, строения и имущество — все застраховано. Он ничего не боится. Сидит, просматривает счета, составляет проекты, как расширить свои предприятия, вообще "работает". Труд крестьян и труд рабочих — это труд рабочей скотины, а он работает головой. В его хозяйстве живут и кормятся сотни людей, он "дает" им хлеб, и они за это должны быть ему благодарны.
В дверь кабинета осторожно и почтительно стучит чья-то рука.
— Проше! — бросает пан Скирмунт.
Входит перепуганный главный эконом. В руках у него лист бумаги.
— Ясне пане! Какую мерзкую бумагу подали пану эти хамы из Выгонов и из Высокого!
Пан Скирмунт берет петицию, вскидывает на нее глаза. На лице у него презрительная улыбка.
— Гм! На равную ногу со мной становятся: граждане пишут гражданину!
Пан Скирмунт выше поднимает свои закрученные, пышные усы. Читает. Ироническая улыбка не сходит с панских губ. Время от времени он качает головой. Наконец улыбка исчезает, глаза становятся злыми.
— Заложить бричку и пару лошадей! — приказывает он.
Окончив чтение петиции, пан Скирмунт сразу наметил план действий. Он знает, что нужно делать в таких случаях.
Пан Скирмунт едет в Пинск. Надо же потешить маршалка. Надо поднять на ноги начальство.
И пан Скирмунт завертел машину.
XXIX
По вечерам, окончив занятия в школе, Лобанович выходил порой на прогулку, чтобы побыть на свежем воздухе. Было у него излюбленное местечко, куда он обычно и отправлялся, когда хотелось ему остаться наедине с самим собой. Место это — проселок за Выгонами, который тянется рядом с железной дорогой, где стоят две ветряные мельницы. Здесь совсем тихо, особенно когда стемнеет. И что еще нравилось ему здесь — это скорый поезд, идущий из Лунинца в Пинск. Верстах в пяти отсюда, миновав Заозерье, железная дорога делает поворот, и с проселка очень хорошо видны огни поезда. В этих ярких, движущихся огнях было что-то необычайно привлекательное, волнующее. Сколько раз он видел их, и всегда они казались ему символом торжествующей, вечной жизни, милой, чарующей улыбкой озаряющей угрюмый, молчаливый мрак Полесья.
На этот раз он пришел сюда, чтобы проверить сведения об одном очень важном событии. Днем пронесся слух, что началась гигантская всеобщая забастовка, что революция достигла наивысшего напряжения, что уступки, сделанные царем, не удовлетворили восставший народ.
Невольно какой-то страх охватывает душу перед величием, грандиозностью борьбы. Чем все это кончится? Каков будет результат этой борьбы?
Лобанович знает, в какое время проходит здесь поезд. Это время приближается. Учитель внимательно вглядывается в то место, где обычно появляются огни. Но их не видно. Может, потому, что слишком непроницаем густой мрак, смешанный с сырым туманом. В этом мраке растворяются земля и небо, никнут огни. Он смотрит на село: видны ли огни в окнах? Они почти не видны, только светло-желтые отсветы тускло мелькают вдалеке.
Он снова смотрит на железную дорогу и прислушивается. Вокруг могильная тишина, все словно онемело либо вымерло. Подходит еще ближе к железной дороге, снова вслушивается — та же тишина. Смотрит на часы, осветив их спичкой, — прошло полчаса после того времени, как обычно проходит скорый поезд. Значит, правда забастовка началась!
