— По-моему, Михаил Кириллович, вы просто раскольник, отщепенец, если так относитесь к своему народу, к его языку, к его праву на развитие своей культуры, — со злостью говорил Лобанович.

Бовдей презрительно улыбался.

— Что же, и школу вы хотите строить беларусскую? — спрашивал он насмешливо.

— И школу, и театр, и все, что необходимо народу для культурной жизни.

Бовдей недоверчиво хихикал и окончательно выводил Лобановича из терпения.

— Таким отношением к своему народу, забитому, темному, униженному, вы, простите меня, проявляете свое панямонское бовдейство! — уже совсем зло говорил Лобанович. — Недаром же земляк ваш Маргун откусил палец одному из ваших однофамильцев, Сымону Бовдею.

И эта ссылка на действительный случай не вывела из равновесия Бовдея.

— Пятрусь Маргун человек решительный, но это ничего не доказывает. Нет, — Бовдей круто повернул разговор в другую сторону, — ничего из ваших потуг не выйдет, не на той почве вы стоите. Вот вы, энтузиаст возрождения беларусского народа, работаете в газете, а что вы зарабатываете? Пятак да три копейки в день, а деньги кладут в карман Лисковские, вы даже не знаете сколько. Вам же с редактором — подставным, надо сказать, — фига с маслом.

Михаила Бовдея трудно было сбить с занятой им позиции. На колкие слова своего оппонента он не обращал никакого внимания и нисколько на него не обижался. Наоборот, он очень сочувствовал ему.

— Вот вам напевают песенки про Краков, — говорил Бовдей, — но вы увидите этот Краков тогда, когда укусите себя за локоть. Вас просто, извините, водят за нос, чтобы удержать при себе — вы для них нужный человек. А вот вы лучше послушайте меня, вашего не совсем близкого земляка. Здесь, в Вильне, на Новом Свете, это за железной дорогой, есть обер-кондуктор. Человек он ловкий, собирает дань с "зайцев". У него есть хороший домик, приобретенный за деньги, заработанные на "зайцах", огород, домовитая жена и два сына, которых нужно подготовить к поступлению в гимназию. Я могу закинуть слово за вас, потому что вы, мне кажется, хороший учитель и будете иметь хороший заработок. И если вам суждено милостью Лисковских поехать в Краков, — иронически заметил Бовдей, — то у вас будут деньги на дорогу. Согласны?

Бовдей лукаво глянул на Лобановича, а Лобанович подумал: "На свете поживешь — и Бовдея другом назовешь".

С запиской от Бовдея пошел Лобанович на Новый Свет, где преимущественно жили железнодорожники, искать того ловкого обер-кондуктора, который жил на деньги от провоза безбилетных пассажиров, или "зайцев", как тогда их называли. Обер-кондуктор Эдуард Рымашевский собирался в очередной рейс по Полесской железной дороге. Это был человек лет сорока, деликатный и обходительный. Ничто в нем не бросалось в глаза, все было в меру и на своем месте. Он прочитал записку и внимательно взглянул на Лобановича.

— Вы знакомы с паном Бовдеем? — спросил обер-кондуктор, чтобы начать разговор.

— Он почти земляк мой, но познакомился я с ним здесь, в Вильне.

— Вы были учителем в школе? — продолжал расспрашивать Рымашевский.

— Был, но сейчас уволен.

— Не буду спрашивать, за что вас уволили. Мне важно, чтобы у моих детей был хороший учитель.

Обер-кондуктор позвал сыновей — Эдика и Юзефа.

— Вот вам директор, а вы слушайтесь и учитесь старательно, — сказал он. — Особенно ты, Эдик.

Мальчики взглянули на "директора" и тотчас же опустили глазки в землю. Они производили впечатление воспитанных и дисциплинированных мальчиков. Эдику было девять лет, а Юзеф на год моложе.

— Если с вашей стороны препятствий не будет, я прошу начать обучение сегодня же, — обратился обер-кондуктор к Лобановичу. — Время занятий определите сами, как вам удобнее. — А затем он снова глянул на сыновей. — Учитесь, детки, слушайтесь пана директора. А с вами, пане директор, мы поладим. Я буду платить вам пятнадцать рублей в месяц, а там будет видно. Сейчас я отправлюсь в свою дорогу.

Он пожал руку Лобановичу, поцеловал сыновей и, взяв дорожный чемоданчик, направился в кухню проститься с женой и сказать ей несколько слов. Во время разговора мужа с "директором" она в комнату не заходила.

Лобанович тем временем присматривался к своим ученикам. Они показались ему симпатичными мальчиками.

— Так что же, орлята мои, будем учиться? — спросил он.

Мальчики молчали, а затем Юзеф тихо проговорил:

— Будем!

Он несмело взглянул на учителя. Так же взглянул на него и Эдик, и это означало, что он согласен с братом.

— А где мы будем заниматься? — обратился к ним Лобанович.

В эту минуту вошла хозяйка. Еще с порога она приветливо поздоровалась, неся на пухлых губах приятную улыбку, свойственную только женщинам. Лобанович встал, поклонился.

— Мы вот здесь договариваемся, где заниматься, — сказал Лобанович, подойдя к хозяйке.

Мальвина Казимировна ласково взглянула на своих мальчиков. Ей понравилось, что учитель договаривается с сыновьями, которых она очень любила.

— Если пан директор не имеет ничего против, можно заниматься и в этой комнате, — любезно заметила обер-кондукторша, преданная мать своих детей, хорошая мужняя жена и заботливая хозяйка.

— Лучшей комнаты для занятий и не нужно, — согласился Лобанович.

Действительно, комната была светлая, чистая, просторная и уютная.

— С вашего разрешения мы и приступим к занятиям.

— Пожалуйста! — Хозяйка одобрительно кивнула головой и с той же доброй улыбкой вышла из комнаты.

Лобанович приказал мальчикам принести книги, тетради, какие у них есть, и все, что необходимо для занятий.

Для начала хоть в общих чертах нужно было ознакомиться с учениками, с тем, как они подготовлены.

— Вот, Эдик, — обратился Лобанович к старшему ученику, — скажи, до скольких ты можешь считать?

— До тысячи и больше, — уверенно ответил Эдик.

— Хорошо. Вот ты насчитал, скажем, пятьсот девяносто восемь. Как ты будешь считать дальше?

— Пятьсот девяносто девять, шестьсот…

— Молодец, Эдик! А теперь попробуй считать пятерками. Пять прибавить еще пять…

— Десять, пятнадцать, двадцать.

Выяснилось, что Эдик может считать пятерками и десятками. Юзеф, хотя его учитель не спрашивал, также отвечал вместе с Эдиком, порой опережал его. Больше часа беседовал Лобанович с мальчиками. Они оказались способными к учению, умели считать и читать, могли написать отдельные слова и простенькие фразы.

Учитель и ученики не замечали, как быстро летело время. В дверях снова показалась Мальвина Казимировна. Она несла на подносике стакан кофе, а на тарелочке несколько пирожков с мясом, толстеньких, пухленьких, еще горячих.

— Вот пожалуйста, подкрепитесь немного, а дети пусть поиграют несколько минуток, — ласково сказала хозяйка.

— У нас действительно немного затянулся урок, хотя это еще не настоящие занятия. Я просто знакомился с вашими детками, насколько они подготовлены.

— И какое же впечатление у пана директора? — с некоторой тревогой спросила Мальвина Казимировна.

— Первое, что можно сказать, — мальчики способные, с ними можно заниматься с успехом. А что касается Юзефа, мне кажется, он может обогнать Эдика.

Мальвина Казимировна расцвела, как роза: Юзеф был ее любимым сыном.

— Ну, тогда я не буду вам мешать. — С любезной улыбкой Мальвина Казимировна вышла из комнаты.

Лобанович сразу же начал "подкрепляться". Кофе был сладким, ароматным, а пирожки сами таяли во рту.

"Эх, Янка, — вспомнил Андрей друга, — попробовал бы ты такого пирожка! Хорошо живут обер-кондукторы".

После короткого перерыва Лобанович дал задание ученикам для самостоятельных занятий и условился, в какое время он будет ходить заниматься с ними.

Не раз вспоминал Лобанович своего "почти земляка" Михаила Бовдея: никто лучше, чем он, не позаботился о безработном учителе. Занятия с маленькими Рымашевскими доставляли одно удовольствие. Учились они старательно, были послушными, внимательными учениками. Всякий раз, когда Лобанович приходил на занятия, мальчики выбегали ему навстречу. Один брал учителя за одну руку, другой за другую, и так, все вместе, входили они в свою комнату. Мальвина Казимировна взяла за правило каждый день угощать "директора" душистым кофе и вкусными пирожками. После такого угощения и на сердце становилось веселее. Сам же Рымашевский, проэкзаменовав тайком своих сыновей, остался очень доволен.