Лида степенно, медленно, как взрослая женщина, направилась к хате, на крыльцо, под которым спрятался котенок. Лобанович постоял еще несколько минут, обошел сарай, возле которого скрывался, и не торопясь вошел во двор.

Антонина Михайловна и Лида были в хате. Они приветливо и гостеприимно встретили учителя.

— Рассказывайте, что слышно хорошего, — обратилась к нему Антонина Михайловна.

— Как вам сказать… Хорошего ничего, — ответил он. — Но все это пустяки. Не было бы только худшего.

— Ну, рассказывайте все, — не отставала Антонина Михайловна.

— Особенно и рассказывать нечего: выгнали меня из школы, вот и все. И теперь я могу сказать: "Чист кругом я, легок и никому не нужен", — вспомнил он фразу, когда-то продиктованную в начальной школе его бывшим учителем.

— Вас уволили с должности? — удивленно переспросила Антонина Михайловна. В ее голосе послышались нотки грусти и сочувствия. — Ну, и что же с вами будет?

— Что будет? Возьму шапку в охапку — имущество мое небольшое — и пойду искать счастья по свету. Где-нибудь найду пристанище. Есть такая поговорка: "Один Степан — всегда пан, а если у него недостача, то дитя не плачет", — бойко ответил учитель.

Несколько минут в хате было так тихо, словно она была пустая. Что чувствовала Лида, Лобанович не знал. Казалось, все это ее мало трогало. Тишину нарушила Антонина Михайловна.

— Ну, а что же будет с моей Лидой? — спросила она и добавила: — Сбили вы ее с толку.

Слова Антонины Михайловны больно отозвались в сердце Лобановича. Чем же он сбил Лидочку с толку? Неужто тем, что хотел вывести ее в люди? Не обманывал се, золотых гор не обещал.

— С Лидою вот что будет, — сказал Лобанович. — Сегодня напишем прошение начальнице менской городской школы. Недели через две там начнутся экзамены. Лида поедет и будет экзаменоваться. Для этой школы она подготовлена больше чем достаточно.

— Не поеду я держать экзамены! — забунтовала Лида.

— Почему? — спросил Лобанович.

— Не хочу поступать туда. Я буду лучше телеграфисткой.

Как видно, Лида уже говорила об этом с матерью, а может, мать и натолкнула ее на такую мысль. Но прошение она все же написала.

На прощанье, покидая дом и хутор Антонины Михайловны, Лобанович спросил Лиду:

— Милая Лидочка, если я пришлю тебе письмо, будешь ли ты писать мне?

Лида опустила глазки.

— Может быть, и напишу, — тихо проговорила она и, помолчав немного, в свою очередь спросила: — А что я буду писать? Да и зачем это?

Простились они довольно сухо.

"Не был бы я уволен, она так не ответила бы мне, — подумал Лобанович, идя в Верхань. — Сегодня же сдам писарю школу. Нет больше никакой нужды оставаться здесь".

"Ну что ж, — думал Лобанович, — последние мои часы здесь. Школу сдал, и сейчас я чужой в ней. Черта проведена. Теперь я вольный казак, пока еще не подрезаны крылья". На память пришли строчки стихотворения Мельшина (Якубовича):

Таким "свободным батраком" чувствовал себя отставной учитель верханской школы.

Бабка Параска все эти дни ходила невеселая и часто плакала. Когда же она узнала о сдаче школы, горю ее не было конца: ведь больше не оставалось никакой надежды, что учитель останется.

— Ты, бабка, так плачешь по мне, будто я покойник, а я живой и живучий.

— Ох, голубок мой! — Бабка Параска вытерла слезы. — Жалко мне вас. Сдается, и родного сына не жалела бы так, как вас.

— Добрая ты, славная, бабка Параска, и я буду помнить тебя, как сын. Развеселись же и не плачь по живому человеку!

Но бабка заплакала еще сильнее и, вытирая слезы, спросила:

— Когда же думаете покинуть нас?

— Долго оставаться здесь мне теперь не приходится. Тот же писарь, которому я сдал школу, может сказать: "Из школы уволен, школу сдал, так будь добр убираться". Значит, нужно готовиться и отправляться в белый свет. А свет велик, и простора в нем много.

Бабка Параска тяжело вздохнула и вышла из комнаты учителя. Не сиделось в ней и Лобановичу. Перед тем как покинуть свою третью и последнюю школу, ему захотелось еще раз обойти знакомые дороги и тропинки, где столько раз бродил он в свободные минуты. Такие прогулки приносили ему немало радости, и многие местечки в окрестностях Верхани стали близкими и дорогими для учителя. Не раз вставали и не раз встанут они перед его глазами, маня к себе, как самые дорогие друзья. Так как же не проститься с ними?

Лобанович взял палку, вышел на высокое крыльцо. Не раздумывая, без какого-либо определенного плана, вышел он на широкую дорогу, возле которой стояли волость и церковь в зеленом венке берез, и в тихой задумчивости направился в сторону леса. Если бы кто-нибудь спросил в эту минуту Лобановича, о чем он думает, он, вероятно, не смог бы ответить. Опомнился он только тогда, когда очутился на кладбище. Выходя из дому, чтобы проститься с верханскими околицами, Лобанович совсем не думал заходить туда.

"Как же я попал сюда и зачем? — удивился Лобанович. — Что привело меня на кладбище? Кладбище — символ конца человеческого существования. Конец — простое слово, а заключает в себе богатое содержание: порой человек рад ему, а порой конец приобретает трагический характер".

Вот и для него, Лобановича, настал конец учительства и пребывания в Верхани. Неожиданно для себя Лобанович припомнил тот давний случай на кладбище, когда он встретил здесь влюбленную пару. Как выяснилось потом, это были помощник писаря Лисицкий и свояченица писаря, которая вскоре после этого уехала отсюда.

На кладбище было тихо, глухо и тоскливо. Лобанович медленно подвигался по знакомой дорожке к знакомому уже валу. Кусты, запавшие учителю в память, утратили свою сочную зелень, красу своей молодости. Лишь кое-где трепетали на них пожелтевшие листья, и в увядшей траве валялось их немало. Предосенняя пора накладывала печать грусти на все вокруг. Даже неспокойный ветер и тот гомонил на печальный лад, припадая к земле, будто для того чтобы подслушать ее неумолчные песни. Эх, песни, извечные песни земли! Когда зазвучите вы радостно, весело?

Лобанович остановился и окинул глазами кладбище, будто для того, чтобы запомнить его навсегда. Полусгнившие деревянные кресты, склоненные над землей, серые пятна мха на них, надмогильные плиты, вросшие в землю, — как все здесь заброшено, запущено, как все это убого и печально! Учителю сделалось так грустно, тоскливо, что оставаться здесь дольше он не мог. Уходя с кладбища, он еще раз оглянулся.

"Наверно, не увижу вас больше никогда. Ну, прощайте!" — мысленно произнес он.

Выйдя на большак, Лобанович повернул в сторону леса. Медленно побрел опушкой на Тумель, где была запруда и старинная двухэтажная мельница. Это было самое любимое местечко Лобановича, куда он часто ходил в свободные минуты на прогулку.

Едва учитель остановился возле запруды, целая череда воспоминаний прошла перед ним. Вспомнилось раннее весеннее утро, когда ехал он через плотину возле мельницы со своими учениками на экзамены. Дорога сразу же за плотиной входила в лес. По краям лесных прогалин стояли молодые березки, только-только начинавшие выпускать молоденькие, пахучие листочки и придававшие лесу особенное очарование. Казалось, старый угрюмый лес нарочно развесил тонкое, прозрачное покрывало, сотканное солнцем и землей из миллионов молодых, нежных бледно-зеленых березовых листочков, чтобы украсить себя этими дарами весны и прикрыть свою угрюмость. Иное настроение, иные мысли владели тогда молодым учителем, который снова пришел сюда сейчас уже на пороге осени, чтобы в последний раз взглянуть на все эти места, так глубоко запавшие ему в память, и сказать им: "Прощай!"