— Ходи, ходи, кум! Под туза! Под туза ему!

Но писарь не торопился. Он долго вглядывался в свои козыри, и казалось, вот-вот чихнет.

Сиделец по фамилии Кляп выказывал все признаки нетерпения, раздраженный такой медлительностью писаря.

— Не пори горячки, ведь и так останешься без одной, а будешь горячку пороть, без двух останешься.

Максим, сын фельдшера Горошки, порхал, как мотылек, от одной паненки к другой. Как видно, в этой деятельности он имел большой опыт. Лобанович был порядочно удивлен, увидев здесь пана подловчего: ведь тот немного брезговал компанией писаря. Дубейка, зажав шею в накрахмаленный тесный воротничок, очень мило и очень красиво, как ему казалось, кивал своей птичьей головой то одной, то другой барышне.

В глубине комнаты в мягком кресле сидела Людмила. Рядом с нею примостился Суховаров. Теперь Лобанович догадался, что пан подловчий вынужден был уступить Суховарову и поехать с ним, чтобы познакомить его с Людмилой, которой также заинтересовался и Суховаров.

— А-а, паночку! — проговорил подловчий. — Смотри, какой он прыткий! Я заходил к нему, чтобы вместе с паном Суховаровым поехать, а он уже здесь!

Подловчий весело поздоровался со своим соседом, взял его под руку и подвел к Людмиле.

— Будьте знакомы: пан Лобанович, профессор больших букв.

Людмила улыбнулась своей приветливой улыбкой и игриво проговорила:

— Мы уже почти знакомы, — и подала свою мягкую ручку.

— Значит, наш профессор гораздо ловчее, чем я думал, — проговорил подловчий.

— В тихом омуте черти водятся, — добавил Суховаров, и на его влажных губах застыла кривая, слегка пренебрежительная улыбка.

Суховаров был одет в парадный мундир с блестящими пуговицами и свысока смотрел на всех местных кавалеров.

Поздоровавшись со всеми, Лобанович выбрал себе наиболее спокойное местечко и начал присматриваться к гостям. Старшая дочь писаря, как хозяйка, часто отлучалась. Молодые люди из вежливости уделяли ей много внимания, чем она была очень польщена.

— Ну, как живете? — спросил Лобановича Дубейка. — У нас, видите, не то, что у вас, — публики много, барышни… Как вам нравится наша Людмила?

— А почему она ваша, а не наша? — спросил Лобанович. — Ну что ж, девушка как девушка.

— Вы посмотрите, как возле нее этот железнодорожник увивается!

— А вам завидно? Почему же вы не увиваетесь?

— Мое от меня не убежит! — гордо заявил Дубейка. Недавно земский начальник обещал ему должность писаря.

Подошел Максим Горошка.

— Что вы так редко у нас бываете? — спросил и он Лобановича.

Максим был вертлявый, низкого роста, но довольно красивый парень с тонкими черными дугами бровей и живыми глазами. Среди паненок он считался интересным кавалером, хоть и невыгодным женихом. Максим любил вести разговоры на общественные темы. Он ничего не делал, нигде не служил. Почему? Да просто потому, что никакая должность его не удовлетворяла и никакая профессия не отвечала его взглядам на жизнь. Он был немного шалопай и распутник, отличался острым языком и любил высмеивать людей.

То тот, то другой из гостей подходил к тельшинскому учителю и что-нибудь говорил ему. Соханюк сыпал шутками в кругу паненок. К Людмиле он не подходил, хотя исподтишка очень внимательно следил за ней.

Панна Людмила несколько раз порывалась подойти к Лобановичу, так как потеряла надежду, что он когда-нибудь подойдет к ней сам. Ей любопытно было узнать, что он за человек. "Ну и бревно какое-то!" — заметила про себя панна Людмила. Тем не менее она попросила у своего кавалера прощения и с милой улыбкой подбежала к Лобановичу.

— Можно возле вас присесть? — спросила она сладким голосом.

— Прошу, прошу! — проговорил Лобанович и подставил ей стул.

— Вы как будто за что-то сердитесь на меня. Правда?

— О нет, сохрани боже! — горячо проговорил счастливый учитель. — Разве на вас можно сердиться? Да и за что?

— Ну, скажите мне правду: почему вы ни разу к нам не зашли?

— Я живу далеко от вас, с вами до этого дня не был знаком и вообще не было случая.

— А еще какие были причины? — допытывалась панна Людмила.

— Других причин я вам не скажу.

— А они были?

— И об этом умолчу.

— Ну, скажите! Ах, какой вы злой!

— Что делать, и злые люди живут на свете.

— Нет, вы добрый! Я слышала, что вы добрый!

— Мало ли что говорят. Да еще говорят ли?

— Так вы мне не верите?

— Я и сам себе не верю.

— Вот это мило! Как же это вы себе не верите? — спросила панна Людмила.

— А вот бывает так: думаешь одно, а делаешь другое. Хочешь жить так, а живешь иначе.

— А почему так получается?

— А потому и получается, что внутреннее состояние человека очень изменчиво. На него имеет влияние погода, люди, особенно ваш брат…

— А какое влияние имеет на вас наш брат?

Лобанович подумал и ответил:

— И хорошее и плохое.

— Ха-ха-ха! — засмеялась Людмила. — Неужто на вас имеет влияние, как вы говорите, наш брат? Не верится что-то. Вы, простите, действительно какой-то… святой.

— Я знаю, — с оттенком легкой грусти сказал Лобанович, — что паненкам святые не нравятся, хотя, правда, святым я являюсь с вашей точки зрения…

— Нет, нет! Вы не обижайтесь, прошу вас. Я только хотела сказать, что вы… ну, совсем не такой, как другие, не такой в лучшем смысле.

— Очень вам благодарен, но, снявши голову, по волосам не плачут. И обиды здесь никакой нет. Иной человек всю жизнь бьется и ломает голову над тем, как бы стать святым, а мне это легко далось.

— О! Молодец, профессор больших букв! — шутил подловчий, подойдя к Лобановичу. — Один завладел панной Людмилой!

— Это я завладела профессором, просто силой взяла его, не спрашивая, рад ли он этому или не рад, — ответила панна Людмила.

— Простите, — усмехнулся Лобанович и глянул ей в глаза так, будто он знал гораздо больше, чем думала панна Людмила, — а так ли это?

Девушка на мгновение смутилась, потом вскинула на него свои бойкие глаза.

— Ой, хитрый же вы, хитрый!

— А как вы думаете, святость и хитрость не мешают друг другу?

— О нет! Вам они не мешают.

— Ну, это другое дело. Но можно ли быть святым, оставаясь и хитрым?

— В вопросах святости я ничего не понимаю, — ответила панна Людмила. — Оставим это. Скажите, почему вы так быстро тогда убежали, помните, у Абрама?

— Я никак не ожидал встретить вас там, и мне стало неловко… Скажу вам правду: я не хотел, чтобы вы подумали, будто я зашел туда для того, чтобы увидеть вас.

— А разве вам так неприятно было увидеть меня?

— Вот вы и поймали меня. Теперь выкручивайся как хочешь, — засмеялся Лобанович.

— Вы мне говорите правду, слышите? Чистую правду! — горячо наступала Людмила.

— Я просто не хотел обманывать вас.

— Что это значит? Я ничего не понимаю, — слегка нахмурившись, проговорила панна Людмила. — В чем вы меня могли обмануть?

— Всего знать нельзя: знание часто разрушает наше счастье.

— Теперь я уже совсем не понимаю вас.

— А вы больше разговаривайте с умными людьми, — посоветовал ей Лобанович.

— Чем же я виновата, что вокруг меня дурни?

Лобанович засмеялся.

— Плохого же вы мнения о ваших кавалерах, и я на этот раз очень рад, что не нахожусь в их числе.

— О чем это голубки воркуют? — спросил Суховаров, подходя к ним. Ему было немного не по себе оттого, что панна Людмила оказывала предпочтение Лобановичу.

— Прошу садиться, — указала панна Людмила место возле себя.

Суховаров сел, положив ногу на ногу и покрутив свой черный усик. Но поговорить ему так и не удалось — хозяйка приглашала гостей к столу. Гости вздохнули с облегчением и, неловко толпясь и оказывая друг другу знаки внимания, двинулись в соседнюю комнату.

Через весь длинный стол тянулся ряд бутылок с водкой. Лобанович сидел рядом с Максимом Горошкой и Дубейкой. Оба они были хорошие выпивохи и мастера по части закуски. Каждая новая чарка увеличивала оживление за столом. Шум, смех, шутки наполняли комнату. Пили за здоровье писаря, его дочерей, Суховаров поднял чарку за любовь, Дубейка — за панну Людмилу. Гости вставали, чокались, расплескивали водку. Урядник предложил спеть "Боже, царя храни…". Все вынуждены были подняться, рады они были тому или не рады.