Перед глазами Лобановича отчетливо, как живые, всплывали картины школьной жизни и те школы, в которых ему довелось побывать. Тельшино, его околицы, люди и все то, что там пережито. И бесконечно милый образ Ядвиси снова ожил в памяти, как чудесный цветок полесской глуши, как невозвратимая утрата. Припомнились и выгоновская школа, и широкая низина Пинского заречья, заросшая высоким, густым тростником, и Пинск, который так хорошо виден, если спуститься со школьного двора вниз, к реке Пине. Словно остров, возвышался среди бесконечных тростниковых болот старинный город, важнейший центр необъятного Полесья.

Еще живее и ярче рисовалась в его мыслях Верхань — ведь только несколько дней прошло со времени прощания с ней. Вспомнились и хуторок Антонины Михайловны и Лидочка. Славная девушка, способная, веселая, по-детски шаловливая… Поедет ли она сдавать экзамены в городскую школу? Какова будет ее дальнейшая судьба? Напишет ли она ему?

Лобанович дал ей свой адрес. Кстати, до почты отсюда гораздо ближе, чем от Микутич. Наверно, есть на почте письмо и от кого-нибудь из друзей, таких же выброшенных из школ бесприютных горемык, как Лобанович.

Так вот он каков, новый поворот в его жизни! В какой жизни? В бесприютном блуждании между небом и землей. Надеяться не на кого. Полагайся только на самого себя, ниоткуда не жди помощи… Нет, не правда, брат Владимир уже помог, поправил себя Лобанович. А другие? Разве свет без добрых людей? Пока ты еще свободен, пока служат ноги — иди! Иди вперед по бездорожью, по целине, прокладывай новый след. Одно только помни: не сворачивай с верной дороги. Но где она, верная дорога? Это дорога обездоленного, угнетенного народа, который мечтает о правде, о справедливости и в меру своих сил и возможностей борется за них, народа, который живет мыслями о своем человеческом праве и о земле, захваченной панами, казной, церквами и монастырями. Много на этой дороге ям и ухабов, разных препятствий, испытаний. Но если ты честный и сознательный человек и перед тобой встают трудности, уразумей их своим разумом и почувствуй сердцем, не бойся, не отступайся от правды и никогда, ни при каких условиях не вступай в сделку с теми, кто унижает народ и надругается над ним. Не поддавайся ни на какие приманки и обещания угнетателей и обидчиков народа.

Такими мыслями и такими добрыми намерениями жил сейчас бездомный Лобанович. Они укрепляли его бодрость и решимость всегда быть вместе с простыми людьми, стонущими в ярме беспросветного гнета. Но в жизни часто события идут не теми дорогами и не так, как нам хотелось бы. Зачиналось весеннее половодье новой жизни, да не вылилось из берегов — сковали его холода. И все же придет желанная пора всенародной весны.

Возле Смолярни, между усадьбой лесника и железнодорожным полотном, проходила широкая лесная дорога. Миновав усадьбу и не доходя до переезда, она разветвлялась, делилась на две: одна пересекала железную дорогу, а другая забирала влево, некоторое расстояние шла под густым навесом старых елей, по желтоватым смолистым корням. Тут всегда царили полумрак и сырость, дорогу покрывали многочисленные рытвины и лужи черной, как деготь, воды, которая редко когда просыхала. Выбравшись из леса, дорога выходила в Темные Ляды, а затем забирала вправо, держа направление на лесничество князя Радзивилла. На нынешних Темных Лядах не так давно стоял густой, высокий, сумрачный лес. Время от времени огромные лесные пространства вырубались дочиста. Отборный лес сплавлялся купцами за границу, а деньги переходили в княжескую казну и в карманы лесопромышленников. Оголенные лесные делянки очищали крестьяне окрестных деревень. Остатки древесины складывали в штабеля и поленницы, а сучья и хворост просто сжигали. Делянку раскорчевывали и на ней сеяли рожь, ячмень, овес. Третья часть урожая поступала в лесничество, все тому же князю Радзивиллу.

Сейчас вырубленные места снова запущены и зарастают лесом. Никто его не сеял здесь, кроме ветра. На огромной вырубленной площади, окруженной могучей стеной старого леса, выступали из травы широченные пни старых, вековых деревьев, кое-где высились стройные ели и сосны. Их оставили нарочно — обсеменять оголенные делянки и разводить новый лес. Они так и назывались "семенники". Запущенные вырубки медленно засевались молодыми деревцами — осинником, березняком, сосняком, ельником, орешником. Густая трава, дикие цветы затопляли молодое поколение нового леса, но он поднимался вверх, глуша более слабые растения.

Безлюдно и тихо в Темных Лядах. И особенно уныло выглядят запущенные, малодоступные низины-лужки, заваленные сучьями и трухлявыми верхушками срубленных старых деревьев. Наполовину сгнившие пни и порыжевшая, сухая трава еще сильнее подчеркивают унылость этой пустоши в соседстве с зеленой пышной стеной старого леса, широким кольцом окружившего Темные Ляды.

Совсем другой характер имела местность, по которой проходил проселок, пересекавший железную дорогу.

С двух сторон расстилались тихие, светлые поля, песчаные пригорки, на которых зеленели низкие, но довольно пышные кустики можжевельника и развесистые, приземистые сосенки. Узкие долины среди пригорков ласкали глаз. Небольшие перелески и далекие рощи, подернутые тонкой осенней дымкой, — все это было для Лобановича новым, еще не виданным.

Возле самой дороги, за высокой каменной оградой, раскинулась усадьба с богатым садом какого-то малоизвестного землевладельца Степанова, царского военного — не то полковника, не то генерала. Ни сам Степанов, ни его потомки никогда здесь не жили, но поместье это содержалось так, что обращало на себя внимание. Особенно бросался в глаза сад, выглядевший каким-то красивым, чудесным островом. Высокие, стройные тополя, как часовые, выстроились ровными рядами вдоль всей ограды. И удивительным казалось, как могли эти могучие тополя и этот чудесный сад разрастись и войти в такую силу на здешней убогой песчаной земле? Глядя на этот пышный сад, Лобанович вспомнил родные Микутичи, летние учительские каникулы и свои мечты о преобразовании почвы.

"Может, это были и верные мысли, — раздумывал Лобанович, — черное, жирное болото перенести на песчаные земли крестьянских полей, чтобы поднять урожайность. Но что это даст, если более половины всей земли, и притом наиболее урожайной, находится в руках помещиков? Не проще ли выгнать помещиков, отнять у них землю и передать ее тому, кто работает на ней? Была такая попытка, да окончилась она неудачно. Оказалось, что коронованное пугало Николай II еще прочно сидит на троне, хотя трон этот сильно пошатнулся. Сколько пролито крови! Сколько людей пошло на каторгу, в ссылку и сколько сидит в тюрьмах! И может, сам я, Лобанович, кандидат на одно из этих "мест отдыха" царского самодержавия. "Но что не удалось теперь, то удастся в четверг", — повторил Лобанович поговорку дяди Мартина. — Верит народ, что придут лучшие дни. Вот и надо жить этой верой, невзирая на то, что "пока солнце взойдет, роса очи выест".

Он еще раз окинул взглядом помещичью усадьбу, величественный ряд стройных тополей, богатый сад. Белый дворец светился в глубине сада, сквозь ветки обступавших его яблонь и других деревьев. И сад и помещичий дом заслонялись с севера и востока пригорками и подставляли все свои уголки теплым лучам полуденного солнца.

Пройдя еще несколько шагов, Лобанович поравнялся с железными, наглухо закрытыми воротами, расположенными как раз напротив помещичьего дома, который отсюда виден был хорошо. Ворота по всем признакам давно не открывались, и никакие панские брички не въезжали в них. Узенькая стежка вела от маленькой калитки в сад. Видно, сюда заходили люди купить либо попросить яблок.

Лобанович слегка толкнул калитку. Она послушно открылась. Неподалеку от нее среди яблонь стоял простенький шалашик — главный штаб караульщика панского сада. С большинства деревьев плоды уже были сняты, и только на поздних сортах соблазнительно красовались крупные красные яблоки, — казалось, для того, чтобы заманить сюда путника. Лобанович, постояв немного возле калитки, медленно направился к шалашику. Там никого не было. В одном уголке желтела примятая солома, едва прикрытая дерюжкой, — видимо, это была постель сторожа. В другой половине шалаша на соломке, разливая немыслимый аромат, лежали яблоки, отобранные чьей-то старательной рукой и разложенные на три кучки — лучшие, средние и худшие. Сразу бросалось в глаза, что человек, живущий здесь, любит порядок и не даром ест панский хлеб.