На этот раз досталось и Москве. Глеб Рязанский в конце лета сжег город на Боровицком холме и близлежащие села. Но за что? Только лишь за то, что через Москву иной раз проезжали князья с дружинами? Да нет. Причина для поджога не очень веская.

Но что представляло собой Московское пространство во второй половине XII века, когда на Руси, казалось, не проходило ни одного дня без распри? Каким же логически обоснованным выводом можно завершить рассказ о Рюриковичах и о Московском пространстве конца XII века? Таким логическим завершением может стать печальный финал… Кучковичей.

Н. М. Карамзин пишет о великом князе Михаиле II Юрьевиче, правившем с 1174-го по 1176 год: «Новейшие летописцы утверждают, что Михаил казнил многих убийц Андреевых; но современники не говорят о том. Некогда изгнанный Боголюбским, он мог еще питать в сердце своем неприятное воспоминание сей обиды; и тем более достоин хвалы, ежели действительно наказал злодеев»[22].

Вот до чего дожили Рюриковичи! Готовые за любое нечаянное слово, за неосторожную глупость убивать своих родственников, они долго думали, наказывать им заговорщиков, посягнувших не только на жизнь великого князя, но и на безопасность основанного ими государства! Да кто же они такие, ключник Анбал Ясин, вельможа Петр, чиновник Ефрем Моизович, другие заговорщики, чтобы жалеть их, чтобы раздумывать над тем, как с ними поступить?! В чем же тут дело?!

Может быть, дело в силе, внутренней мощи Кучковичей, владельцев многочисленных сел в окрестностях Боровицкого холма? Если ответить на этот вопрос положительно, то станет понятным и вполне оправданным длительное нежелание летописцев упоминать о граде Москве, о Московском пространстве, куда сильные Кучковичи могли и не допускать по всякому поводу князей-драчунов с их дружинами! Писать же о делах мирных, обыденных летописцам всегда было не очень интересно. А обитатели Московского пространства весь XII век и тридцать семь лет следующего жили в мире, который отвечал прежде всего интересам владельцев многочисленных местных сел.

Окончательно разделаться с убийцами решился лишь Всеволод III Юрьевич, правивший в Суздальской земле с 1176-го по 1212 год. «Новейшие летописцы, славя добродетели сего князя, говорят, что он довершил месть, начатую Михаилом: казнил всех убийц Андреевых, которые еще были живы; а главных злодеев, Кучковичей, велел зашить в короб и бросить в воду. Сие известие согласно отчасти с древним преданием: близ города Владимира есть озеро, называемое Пловучим; рассказывают, что в нем утоплены Кучковичи, и суеверие прибавляет, что тела их доныне плавают там в коробе!»[23]

В этом известии русского историка много неясного: например, сколько же Кучковичей было зашито в коробе? Сколько вообще представителей этого боярского рода участвовало в заговоре? По летописным сведениям, Якима могла поддержать (а то и спровоцировать) Улита, дочь Степана Ивановича. О других Кучковичах в связи с этим делом ничего в летописях не говорится. Значит, Всеволод III Юрьевич, уложив в короб несколько Кучковичей, не наказывал, а мстил, и это ему было по силам, учитывая его авторитет и долголетнее княжение.

XII столетие заканчивалось печально для Кучковичей, предка которых, Степана Ивановича, вполне можно причислить, наравне с Юрием Долгоруким, к отцам-основателям Москвы: он был первым хозяином Московской земли, домовитым, сильным, драма жизни которого до сих пор еще нами по-настоящему не осмыслена.

Далеко не всем знатокам и любителям московской старины придется по душе финал первой части книги об истории города, приходящийся на 1176 год — год убийства боголюбивого князя. Но убийство Андрея Боголюбского, хотя и далекого в своих планах, мечтах и делах от Москвы, вполне могло иметь не отраженную в рассказе о сыне Юрия Долгорукого чисто московскую, не политическую, но экономическую, хозяйственную причину, о существовании которой напрочь забыли многие историки Москвы.

Речь идет о противостоянии двух влиятельнейших, богатейших, авторитетнейших московских родов: боярина Степана Ивановича Кучки и сподвижника князя Георгия Симоновича. Есть основания считать, что Кучка тоже был тысяцким. Кто или что сделало его тысяцким, сказать пока невозможно: то ли новгородский князь, то ли наследственное право, то ли сам Юрий Владимирович Долгорукий, у которого, надо сказать, тысяцким был и Георгий Симонович.

Москва в 1147 году уже притягивала к себе мудрых политиков, а значит, и тех, на кого они опирались и кто, опираясь на князей, мечтал о должностях доходных и важных.

Должность тысяцкого была очень доходной и знатной. Позже, когда Москва начнет возвышаться над остальными городами, тысяцкими в ней будут то потомки Симона, то потомки иного древнего московского рода. Об этом пойдет речь позже. В данной главе нас интересует начало этой борьбы. Первый акт ее, вполне допустимо, свершился в марте 1147 года, когда Юрий Долгорукий (уж не с подачи ли Георгия Симоновича, который наверняка сопровождал князя на пирушку в Москве?) разбушевался, разозлился и повелел казнить Кучку. Второй акт этой драмы состоялся в 1176 году, в день гибели Андрея Боголюбского.

Но то была лишь завязка драмы, то было начало истории города Москвы, народа, который с первых же дней своего существования вынужден был наблюдать за битвой, впрочем, обычной для русских городов XII–XIII веков, двух родов, один из которых являлся, по выражению С. Ф. Платонова, представителем «земской аристократии», а другой — представителем «княжеских бояр». «На севере в городах должна была быть такая же аристократия с земледельческим характером. В самом деле, можно допустить, что «бояре» новгородские, колонизуя восток, скупали себе в Ростовской и Суздальской земле владения, вызывали туда на свои земли работников и составляли собою класс более или менее крупных землевладельцев. В их руках, независимо от князя, сосредотачивалось влияние на вече, и вот с этой-то земледельческой аристократией, с этой силой, сидевших в старых городах, приходилось бороться князьям; в новых, построенных князьями городах такой аристократии, понятно, не было»[24].

В год гибели Андрея Боголюбского Москва, по-видимому, имела следующие границы: «Со стороны речки Неглинной черта городских стен могла доходить до теперешних Троицких ворот, мимо которых в древнее время, вероятно, пролегла простая сельская дорога по Заглименью в направлении к Смоленской и Волоколамской или Волоцкой старым дорогам. С другой стороны, вниз по Москве-реке такая черта городских стен могла доходить до Тайницких ворот или несколько далее, а на горе включительно до Соборной площади, так что весь треугольник города, начиная от его вершины у Боровицких ворот, мог занимать пространство со всех сторон по 200 сажень, то есть окружности более 600 сажень»[25].

В первоначальной истории города больше тайного и загадочного, чем достоверно известного. Тайны пугают даже ученых. Одни из них пытаются доказать, что первое укрепление на Боровицком холме соорудили еще в XI веке, другие, полностью доверяя литературным сочинениям, считают, что основателем города был… Даниил Александрович, о котором речь впереди. И те и другие специалисты приводят разные доводы в подтверждение своих версий. Некоторые доводы, мягко говоря, вызывают недоумение. Отрицая самую возможность существования крепости на Боровицком холме, некоторые ученые мотивируют это тем, что холм назывался бором еще в XII–XIII веках, а значит, на холме в те времена шумел сосновый бор и сосновые шишки плотным ковром устилали землю.

Не вдаваясь в полемику с этими или иными представителями разных научных направлений, можно предложить всем противоборствующим школам не противоречащую здравому смыслу версию истории Москвы XI–XIII веков, смысл которой заключается в признании истинными всех имеющихся на данном этапе версий. В самом деле, почему бы обитателям Боровицкого холма и его окрестностей не соорудить еще в XI веке укрепление на высоком треугольном плацдарме, образованном реками Неглинной и Москвой? Это укрепление отвечало бы не только военным целям, но и хозяйственным нуждам, здесь вполне могли разместиться склады, амбары и, как сказали бы в XX веке, мелкооптовые магазины. Ничего противоестественного в этом нет. Срубить сосновое укрепление диаметром в 600 саженей двадцать — тридцать добрых молодцев могли за пару месяцев.