О том, что крестьяне в XIV–XV веках часто сбегали с родных мест, устремлялись в сторону срединного течения Москвы-реки, под бочок Боровицкого холма, в тень кремлевских стен, говорят княжеские договоры друг с другом. В них великие князья давали право удельным князьям вылавливать в Москве своих беглецов, особенно людей мастеровых и трудолюбивых, которые в столице попадали, как говорится, из огня да в полымя, превращались в холопов местных бояр. Князьям это не нравилось, они искали беглецов и часто их находили. Судебных дел по этому поводу не заводилось, князья (удельные и великие в том числе) отбирали из пойманных мастеров, огородников, других специалистов сельского хозяйства и создавали из них новые дворцовые слободы, размещая их по окружности вокруг города: «Москва прокормит!»

Бежали в Москву не только из глубинных районов Великого княжества Московского, но и из других городов Восточной Европы, причем чаще всего холопы да самые бедные сельчане. Их так же, как и «своих» беженцев, великие князья приобщали к московскому ремеслу, делая их черными людьми, то есть свободными.

Холопы и другие зависимые люди, то есть княжеские, боярские, митрополичьи челяди, составляли немалую часть московского населения. В чем-то им жилось хуже черных людей и служилых людей, но положение некоторых из них было предпочтительнее. Речь идет о тех, кто занимал важные должности у великих и удельных князей, митрополитов, бояр, например должности казначеев, тиунов или дьяков. Из этой холопьей интеллигенции вышло много дворянских фамилий, но понятно, что жизнь их нельзя сравнивать с жизнью тех холопов и в разной степени зависимых людей, которые в конце XVI века станут основной массой закрепощенных указом Годунова об отмене Юрьева дня селян.

До последнего времени точного определения численых людей в русской исторической науке не существовало. Академик М. Н. Тихомиров считал, что «по-видимому, к ним относились те же черные люди, но только положенные в «число», по которому устанавливался размер «выхода», ордынской дани»[83].

Там же видный ученый дает определение ордынцев. «Название «ордынцы» указывает на характер их службы, связанной с Ордой или ордынскими послами. В Переяславле-Рязанском в самом конце XV века, уже после татарского ига, «жили люди, кои послов кормят». Ордынская служба в том или ином виде представляла собой повинность тяглецов Ордынской сотни в Москве».

Жили в Москве и так называемые делюи. Они «также обязывались службой «по старине», но характер этой службы более неясен». Академик М. Н. Тихомиров приводит в своем труде цитату С. Б. Веселовского, который в определении слова «делюи» более однозначен: «Для обслуживания татарских послов были необходимы тележники, колесники, седельники и другие ремесленные деловые люди. Их называли делюями»[84].

В XIV–XV веках Москва представляла собой ремесленный и торговый город. Сюда съезжались купцы с Черного, Каспийского и Балтийского морей, а также из многих городов Восточной Европы. Естественно, что все жители стольного града мечтали получить хоть какую-то прибыль от внешней и внутренней торговли. Получалось это у всех по-разному. Удельные князья платили крупные пошлины. М. Н. Тихомиров пишет, например, что серпуховской князь Владимир Андреевич завещал жене «треть тамги московские, и восьмчее, и гостиное, и весчее, пудовое пересуд, и серебряное литье, и все пошлины московские», а среди пошлин каких только не было: «костки московские», «пятно ногайское», мыто… Их платили все, кто приезжал торговать. Некоторую часть доходов князья дарили Церкви. Кроме самой большой пошлины — тамги.

От тех времен пошли в русском языке слова «мытарь» и «мытарство». Пошлина за переезд через мост называлась «мыто». В Москве рек много. На каждой из них торговцев поджидали сборщики мыта, люди въедливые и упрямые.

У известного боярина Федора Бяконта было пятеро сыновей. Первый из них родился в 1299 году. Его назвали Елевферием. Согласно легендам, новорожденного крестил Иван Данилович, тогда еще мальчик. В двадцатилетием возрасте сын известного боярина постригся в церкви Святого Богоявления, получил имя Алексий и стал жить в Богоявленском монастыре.

Здесь он близко сошелся с монахом Стефаном из ростовских бояр, братом Сергия Радонежского. В Богоявленском монастыре образовался монашеский кружок, который «поддерживал тесные связи с самим митрополитом Феогностом» и пользовался авторитетом среди знатных московских бояр и великокняжеского окружения. Стефан, например, был духовником Семена Гордого и тысяцкого Василия.

Феогност вскоре заметил выдающиеся способности Алексия. Молодой монах стал епископом Владимирским, а вскоре Феогност выбрал его среди других достойных своим преемником на митрополичьей кафедре.

В 1353 году моровая язва поразила митрополита Феогноста. На смертном одре он написал патриарху послание, в котором просил рукоположить в чин митрополита Русской православной церкви Алексия. Великий князь Семен, как мы помним, тоже пораженный этим беспощадным недугом, отправил аналогичное письмо императору Византии. По два посла — от митрополита и великого князя — отправились в Константинополь. Приняли их там благожелательно, и просьба Феогноста и Семена была исполнена. Послы вернулись на родину, когда тот и другой уже покинули сей мир.

Моровая язва, или черная смерть, как называют летописцы эпидемию чумы, опустошила в середине XIV столетия многие страны Евразии и Северной Африки. На Русь она накатывалась многократно. В некоторых городах и сельских районах население сократилось в несколько раз. В Глухове и Белозерске в живых не осталось ни одного человека. В Смоленске после третьего нашествия чумы уцелели пятеро счастливцев. Они вышли из родного города, закрыли ворота и побрели куда глаза глядят. Губила черная смерть в основном молодых людей, будто хотелось ей извести весь род человеческий. Но сделать это ей все же не удалось. В Москве Семен Гордый, удачно продолживший политику отца — Ивана Калиты, тоже заболел чумой. Опасаясь, что его брат — тихий, кроткий, слабый красавчик Иван Иванович — не сможет сохранить приобретения Даниила, Ивана Калиты и его самого, Семена Гордого, не говоря уж о том, чтобы приумножить богатства и земли, в завещании братьям — Андрею, который вскоре после этого умрет, и Ивану — писал: «…слушайтесь добрых, старых бояр и нашего владыку Алексия, дабы не престала память родителей наших и наша, и свеча бы не погасла». На Алексия умирающий князь возлагал большие надежды. В тот тяжкий момент Московскому княжеству нужен был сильный во всех отношениях правитель. Иван Иванович таковым не являлся и без мудрого советника со своими задачами не справился бы.

Икона Божией Матери Владимирская

Семен Гордый умер, и в начале 1354 года Алексий отправился в Константинополь как первый в истории выдвиженец Москвы, претендующий на место митрополита всея Руси. В столице Византийской империи встретили коренного москвича настороженно, долго приглядывались к нему. Решения ждать пришлось не один месяц. Лишь 30 июня 1354 года патриарх Православной церкви рукоположил Алексия в сан митрополита всея Руси и выдал ему грамоту.

Вернувшись на родину, новый глава русской церкви стал при мягкотелом великом князе Иване Ивановиче и первым советником, и наставником, и руководителем во всех важных делах. Впрочем, как ни старался Алексий удержать на достойной высоте авторитет великокняжеского престола, правление Ивана II было неспокойным для Москвы. К тому же в конце пятидесятых годов константинопольский патриарх Филофей рукоположил в митрополиты всея Руси еще одного человека, некоего Романа, по-видимому, грека. Это во всех отношениях странное решение внесло неразбериху в жизнь русского духовенства.