Стояли последние дни декабря. Студеное время. Время праздников. Только не до праздников было новгородцам. Неурожаи подняли цены на продукты. Этим воспользовались соседи. Купцы из других областей считали так: новгородцы — люди богатые и очень жизнелюбивые, они купят хлеб за любую цену. Новгородцы действительно платили большие деньги за продукты, пока цены не подскочили так высоко, что даже знатным и богатым накладно стало ходить на рынок.

Неурожай. Голод. Отчаяние. Только голодный люд готов отправляться в поход в студеное декабрьское время. Лишь бы выжить. Летописцы, правда, пишут о том, что новгородцы считали второй поход делом чести, но ведь за честь можно и в иное время года повоевать. У нее саней нет, она по морозцу не укатит на веки вечные в тридевятое царство.

— Собирай дружину в поход! — кричали обозленные новгородцы. — Не страшен нам мороз лютый! Мы возьмем Суздаль!

Отговаривали их и князь, и митрополит Киевский Михаил, не отговорили. Надоели новгородцам разговоры, арестовали они митрополита, встали в строй, и повел их князь 31 декабря 1133 года на Суздаль.

Вьюга гудела на разные голоса, ветер трепал одежды воинов, метался в жестких гривах лошадей, мороз осыпал людей белым инеем, сугробы мешали идти, но люди шли на юг по петляющим руслам рек.

Двадцать шесть дней продирались новгородцы на юг. Вышли к Ждановой горе. Увидели на ней огромное войско противника. Большая белая гора. На ней люди. Тоже русские и тоже белые. Только — сытые.

Вскарабкались голодные новгородцы наверх, начался бой. И Жданова гора быстро покраснела — бой был равным.

В какой-то момент Всеволод дрогнул, оставил своих голодных людей драться с сытыми суздальскими воинами и бежал позорно с поля боя. Сражение продолжалось еще несколько часов, до тех пор, пока все, в том числе и Юрий Долгорукий, не поняли, что битву сегодня выиграть никому не удастся. Тогда только страсти на Ждановой горе поугасли. И тут же посыпал крупный снег, будто специально, чтобы скрыть следы людского буйства.

Подсчитали убитых. Новгородцы потеряли чуть больше людей. Продолжать войну всем расхотелось. Противоборствующие стороны заключили мир. Северяне отправились домой, затаив обиду на своего трусливого князя.

Юрий Владимирович уже тогда понял, что борьба с Новгородом обретает для него, князя суздальского, новое качество. А бежавший со Ждановой горы Всеволод в той битве оценил полководческое дарование своего противника. И нет ничего удивительного в том, что он сбежал из-под Киева в Чернигов из опасения еще раз встретиться на поле боя с войском Юрия Долгорукого.

Всеволод не прекратил борьбу за киевский престол, войско не распустил и вскоре прислал в Киев гонца с ультиматумом:

— То, чем отцы наши владели при ваших отцах, должно быть нашим. Если не дадите, то пожалеете. Ваша будет вина. Кровь падет на вас.

В этот сложный момент Мономашичи продемонстрировали завидное единство. Узнав о дерзком требовании Всеволода Ольговича, Юрий Владимирович поднял войско и с быстротой, которой позавидовали бы Александр Македонский и Юлий Цезарь, преодолел значительное расстояние от Городца до Киева, встал лагерем возле города. Через некоторое время второй Мономашич, Андрей, подоспел на помощь братьям, а за ним под стены Киева явилась дружина Вячеслава, который в тот год княжил в Турове. Защитники окружили город плотным кольцом, приготовились к боевым действиям.

Всеволода напугала мощь и единство Мономашичей. Двадцать дней его войско простояло у стен города, не решаясь вступить в сражение с сильным соперником. Ольгович рассчитывал на разлад в стане противника, но случилось обратное: войско Всеволода покинули половцы, а затем в его стане начались споры между князьями.

Мономашичи имели возможность разгромить ослабевшего противника, но делать этого не стали, спокойно ждали действий Ольговича. Наконец черниговский князь понял, что у него нет ни единого шанса выиграть войну, и послал в Киев людей с повинной. Ярополк довольствовался этим. Князья заключили между собой мир.

Княжество Переяславское осталось в подчинении у центральной киевской власти, в Переяславле князем был поставлен младший Мономашич — Андрей. Только после этого Юрий возвратился в Ростово-Суздальскую землю.

Прежде чем перейти к рассказу о дальнейшей судьбе Юрия Владимировича, прозванного Долгоруким за активную политику на далеком от Ростова юге, необходимо напомнить об одном упреке, предъявленном этому деятелю Руси некоторыми учеными. Они обвиняют князя суздальского в неоднократных попытках захватить Переяславскую землю, присоединить ее к своим северным владениям. Даже если Юрий Долгорукий и стремился к объединению этих земель под своей властью, упрекать его в том несправедливо и смешно. Смешно хотя бы потому, что о подобных приобретениях мечтали все князья, а несправедливо потому, что не в этом состояла суть деяний Юрия Долгорукого.

Древние обычаи, существовавшие в Восточной Европе задолго до прихода варягов, перемещению людей не препятствовали. «Первоначальная история России определяется двумя важными фактами, неизвестными Западной Европе: понятием о единстве территории и бродячим состоянием народонаселения. Государственная территория, очерченная оружием первых Рюриковичей, считалась наследием всего княжеского рода и всех русских людей. Народонаселение не знало тех замкнутых узких сфер, в которых проходила жизнь западно-европейского земледельца или горожанина. Вольно ходил и переходил он по общему отечеству. Он не рисковал, выходя из своего города или волости, наткнуться на чуждую область, на враждебное государство. Везде была одна и та же Русская земля, раскинувшаяся на необъятное пространство, отдельные части не составляли самостоятельных политических тел ни в глазах князей, ни в глазах служилых людей и крестьян. Князья смотрели на свою волость как на временное владение, в котором они сидели до первой перемены в Киевском княжении…»[9]

Рост количества городов, о котором говорилось выше, был бы невозможен или крайне затруднен, если бы таких обычаев не существовало. Странная обратная связь действовала на территории Киевской державы: чем больше людей покидало богатые, обжитые в IX–XI веках земли и уходило в края неизведанные, обустраивалось там, тем резче проявлялся антагонизм между княжествами старыми и новыми, тем больше мирных людей покидало обжитые районы.

Таких людей в Восточной Европе называли бродниками. Это слово имеет несколько разных значений. Князь Кий мог быть бродником, человеком, жившим у брода, а то и владеющим бродом, переправой. Бродниками называли тех, кто уходил в степи, соблазняясь прелестями вольной жизни, быстро дичал там, как дичают кони без людей, нанимался в различные дружины, ходил на печенегов, а затем — на половцев и в составе отрядов степняков — на Русскую землю. Не об этих бродниках пойдет речь, а о тех, кто ходил-бродил по Руси в поисках спокойной, невоенной жизни.

Эти бродники сворачивали с Днепра и уходили с захоженных дружинниками дорог на невеликие реки, неширокие дороги, искали и находили укромные уголки, окруженные лесными дебрями и болотами, озерами и холмами, обживались здесь, ни с кем не воюя, никому не мешая, а лишь работая изо дня в день.

Именно такие бродники добирались до Оки-реки с запада через Угру. Некоторые оседали на берегах быстрой Оки, где в среднем и верхнем течении жили вятичи (славянские племена), а другие, самые миролюбивые, сворачивали на Москву-реку, совсем уж невеликую, небурную, которую вполне можно назвать Окской заводью, и не только Окской, но и заводью бурного потока истории, по которому мчалась на быстрых скоростях Восточная Европа. Войны, битвы, предательства, обиды, пожары, кровь врагов и родных — все это повторялось год за годом там, вне территории, прилежащей к долине Москвы-реки. А здесь была жизнь спокойная у спокойной реки, некруто петляющей меж покатых холмов, густо поросших, как и вся местность кругом, сосновыми борами вперемежку с широколиственными лесами, с березовыми рощами, прозрачными, как апрельская вода; здесь — тишина благостная, озвученная лишь мелодиями почти нетронутой людьми природы.