В 1582 году во время переговоров о мире с послами Стефана Батория, войска которого пытались взять Псков, Иван Иванович не остался равнодушным к ходу переговоров. Он видел грустные глаза бояр и воевод — прекрасных русских полководцев, ни в чем не уступавших военачальникам Речи Посполитой, да и самому Стефану Баторию, — вспоминал великолепные победы русских войск и верил, двадцатисемилетний азартный человек, что неудачи последних лет случайны, что ход войны еще можно изменить. Он был молод и упрям, он был горяч и несдержан. Он выслушал горестные слова бояр и смело пошел к отцу: «Дай мне войско! Я освобожу Псков, выгоню Батория с Русской земли!»

Грозный вдруг возмутился.

Он увидел в сыне своем силу, решимость постоять за Отечество и… испугался этой силы, способной, при некотором стечении обстоятельств, сокрушить его самого, уже состарившегося, измотанного оргиями, опричниной и нервными перегрузками.

Многие ученые считают верной иную версию последнего разговора Ивана-сына с Иваном-отцом, согласно которой между царем и наследником произошла драка из-за избиения Грозным беременной невестки, Елены Ивановны Шереметевой. Надо заметить, что эти две версии, во-первых, не противоречат одна другой, а во-вторых, могут взаимодополнять друг друга: жена могла присутствовать при полыхнувшей вдруг ссоре и воздействовать на нее как поддувало, разжигающее страшный огонь в душах царя и своего мужа. Важно здесь другое. Иван Грозный, как это ни шокирующе будет выглядеть, не в тот, так в другой день убил бы своего сына, просто обязан был это сделать. Так поступал он всегда с верными подданными. А этого последнего, достойного воссесть на московском троне вместо него, он не пощадил бы тем более.

Конечно, останься жить первый сын Анастасии, продлилось бы еще на некоторое время существование и правление «на Москве» славного рода Рюриковичей, но возродить его не в силах были даже самые сильные и мудрые государственные деятели. Финал жизни Грозного, прошедшей в гонениях на Рюриковичей, был бы нелогичен. И даже не потому, что, как пишет Карамзин, царствование жестокое готовит царствование слабое, а потому, что, уничтожая методично и хладнокровно своих конкурентов на троне, Иван IV уничтожил свой род и по логике вещей должен был самоуничтожиться, истребив предварительно все потомство.

…Грозный вмиг рассвирепел, набросился на сына с диким ревом: «Ты хочешь со своими боярами сбросить меня с престола и занять мое место!» Тут, согласно летописным сведениям, в драку вмешался тридцатидвухлетний Борис Годунов, из тех, кого Рюриковичи называли безродными. Очень логичное вмешательство. Очень странный исход драки между одряхлевшим Грозным и двумя тридцатилетними крепкими мужиками. Странная была драка.

А может быть, и не было никакой потасовки между отцом и сыном? Может быть, они лишь словесно «дрались» друг с другом, после чего разъяренный царь ударил сына своим жезлом? После первого удара царя Борис Годунов, вероятнее всего, бросился на помощь Ивану-сыну, но это вмешательство, наверняка этакое «бархатное», нерешительное, лишь разозлило Грозного. Бориса, впрочем, понять можно. Отнять жезл у царя или остудить жар разъяренной души хорошим ударом в лоб или в челюсть он бы не посмел, а только эти экстренные меры могли спасти обреченного Ивана-сына. Грозный, во гневе позабывший, что перед ним не жертва «кромешных» пыток, но собственный сын, последняя надежда рода Рюриковичей, нанес обреченному еще несколько ударов — самый сильный из них в голову.

Иван Иванович окровавленный рухнул на пол, на богатый ковер. И Грозный вмиг изменился, бросился к сыну, забыл о царском величии, обо всем на свете забыл отец-сыноубийца, обнял голову чада своего, прижал ее, кровомокрую, к груди и завыл, зарыдал: «Я убил сына!» и голосом не своим, не царским, не грозным, а отеческим, отчаянным, безысходным стал звать на помощь людей-лекарей, пытаясь дрожащими ладонями остановить густой поток крови, бьющей упругим фонтаном из смертельной глубокой раны.

Иван IV Васильевич, логически завершив дело своей жизни, не мог в те страшные мгновения принять эту жестокую логику, он видел глаза умирающего сына и просил у него прощения, просил у Бога помощи, а сын, забыв о воеводах, смотрел в глаза отца, не мятежные совсем, но мятущиеся, ищущие, безнадежно взволнованные, и, как настоящий Рюрикович, шептал отцу добрые слова напутствия: «Не отчаивайся, ты ни в чем не повинен, я умираю твоим верным сыном и подданным. Успокойся!» Никогда ранее эти два человека не испытывали друг к другу такой нежности, такой жалости. Все, что было в их жизни дикого, бесчеловечного, необузданного до того рокового удара, вдруг куда-то исчезло. Совместные пытки и казни, наложницы и гулянки, друзья и враги — все ушло. Осталось — родное. Родная кровь родного сына, убиенного родным отцом. 19 ноября в Александровской слободе умер Иван Иванович. Три дня просидел у гроба Иван Грозный. Молча сидел, не думая ни о чем. На сына смотрел.

Через несколько дней принесли гроб с телом в Москву и в храме Святого Михаила Архангела предали сына Грозного земле. На похоронах царь Иван дал волю чувствам: он кричал, одетый по-простому, по-человеческому, бился о гроб головой да о землю, и люди плакали. Много людей хоронили Ивана-сына, и все они плакали, и в слезах всеобщих было нечто большее, чем обыкновенная жалость, столь естественная для добрых душ в похоронный час: в той печали было предчувствие великой трагедии.

Царица Анастасия в 1557 году родила сына Федора, для трона совсем непригодного, тихого, кроткого. «Не наследовав ума царственного, Федор не имел ни сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда: был росту малого, дрябл телом, лицом бледен, всегда улыбался, но без живости; двигался медленно, ходил неровным шагом от слабости в ногах, одним словом, изъявлял в себе преждевременное изнеможение сил естественных и душевных»[194]. Иван IV в цари его не готовил, да и не стоило время тратить на него, блаженного. Еще в детстве, посылая «слабоумного сына на колокольни», отец не без укора частенько повторял: «Из тебя хороший звонарь вышел бы, а не царь».

Но был ли Федор Иванович слабоумным — вот вопрос, на который не так-то просто ответить тем, кто оценивает людей с точки зрения их способностей повелевать.

В 1551 году 2 августа в Москве умер Василий Блаженный, юродивый московский. В житиях его называли трудолюбивым и богобоязненным. В юношеские годы он случайно обнаружил в себе дар предсказания, покинул мастерскую сапожника, «начал подвиг юродства», о чем кратко было поведано выше. Никто в Москве — от смерда до царя — не назвал бы Василия Блаженного слабоумным. Потому что московский юродивый имел возможность поступать так, как подсказывали ему его душа, его разум, способный преодолевать непреодолеваемое — время, и предсказывать людям их будущее, своим жизненным подвигом учить людей «нравственной жизни», а смелым словом своим громогласно указывать царям и простолюдинам на их недостатки, на их пороки. Иван IV Васильевич уважал и побаивался этого могучего человека, после смерти Блаженного нес вместе с боярами его гроб…

Федор Иванович был человеком блаженным, но ему крупно не повезло: он родился в семье грозного царя, деспота не только в стране, но и в семье. Младшему сыну Анастасии нравилось звонить в колокола. Но ему не нравился укоризненный, пренебрежительный голос отца: «Иди потрезвонь!» Как и любая душа блаженная, душа Федора воспринимала звуки, исходящие из глубин колокольных, по-особому. Он слышал в колокольных голосах говор человеческих душ и удивлялся, всегда с волнением взбираясь на колокольни, почему его отец, человек музыкально одаренный, с такой беспечной грубостью относится к нему, к сыну своему. Федор Иванович родился не править страной, но блаженствовать, блаженно слушать музыку молитв и шорох горящих свечей, дергать себе на радость и в успокоение души своей струны колоколов, говорить негромким, совсем тихим голосом всем правду, которую во все времена и во всех странах имели право говорить только юродивые.