Но на этом Великий собор церковный не закончил свою работу. Единодушие в оценке деятельности Никона у многих поколебалось после того, как был зачитан составленный греческими патриархами приговор. В нем совершенно четко и ясно была прописана идея о безоговорочном приоритете светской власти над церковной. Заезжие греки прекрасно понимали, зачем они прибыли сюда, почему царь московский так долго и упорно ждал их. И они не подвели Алексея Михайловича.

Против столь явного возвышения светской власти над духовной воспротестовали некоторые иерархи Русской церкви, причем — вот удивительно! — все они являлись яростными и откровенными врагами Никона. Осудив своего противника, предпринявшего отчаянную попытку возвысить церковь над государством, они сказали «А». Но когда их попросили сказать «Б», они вдруг заартачились, не понимая, что весь глубинный смысл хорошо продуманного сценария Великого собора церковного 1666–1667 годов как раз и состоял в разгроме тех, кому грезилась идея создания православной священной Русской империи.

Великий собор осудил несогласных с тем, что светская власть должна стоять над церковной, а «Никон потому и пал, что историческое течение нашей жизни не давало места его мечтам, и осуществлял он их, будучи патриархом, лишь постольку, поскольку ему это позволяло расположение царя»[257].

Но сам опальный патриарх, если судить по дальнейшей его судьбе, этого не понимал и не хотел понять. Когда его, низверженного, в монашеском клобуке, вывели на улицу, он сел в сани и громко сказал:

— Никон! Никон! Все это тебе сталось за то: не говори правды, не теряй дружбы! Если бы ты устраивал дорогие трапезы, да вечерял с ними, то этого бы не случилось![258]

На публику играл в данном эпизоде Никон или впрямь так считал, трудно сказать. Только ошибался он в своем причинно-следственном анализе произошедшего с ним. Впрочем, публике-то этот анализ и не нужен был. Ей вполне хватало изреченного опальным патриархом, он ей понравился, она стала жалеть Никона — разве этого мало для опального?

Он был доставлен на патриарший двор. Здесь к нему явился Родион Стрешнев с деньгами и запасом мехов от царя. Никон отказался от царской подачки. Стрешнев передал ему, что царь просит у него прощения и благословения. Никон строго изрек: «Будем ждать суда Божия!»

Уже выехав за пределы города, он не отказался принять теплую одежду и двадцать рублей денег от простой и, по всему видать, небогатой вдовы. Сопровождал его отряд в двести стрельцов. В Ферапонтовом монастыре ему запретили писать и получать письма. Несмотря на это, царь неоднократно пытался примириться с Никоном. Не был Алексей Михайлович злым человеком, но был он царем крупнейшей державы. Дорог ему был Никон как человек, но не как крупный политический деятель, способный возвыситься над ним. А Никон от примирения не отказывался, но и прощения царю не давал, «не разрешал его совершенно», выставляя перед царем условие: когда вернешь, тогда и прощу, и благословлю.

Но куда ж такого матерого политика возвращать? В Москву? На патриаршую кафедру?! На это царь не решался. А верные Алексею Михайловичу люди в 1668 году донесли о том, что к Никону являлись казаки с Дона и будто бы они хотели вызволить пленника из неволи. После этого, естественно, были приняты меры предосторожности, усилена и без того надежная охрана отрешенного патриарха.

Двадцать стрельцов с тяжелыми дубинами постоянно дежурили у кельи Никона, хватали всех, кто оказывался рядом по случаю, пытали, отпускали.

После смерти царицы Марии Ильиничны царь вновь вспомнил о своем бывшем друге, послал к нему все того же Стрешнева с деньгами. Никон от денег отказался.

Он держался несколько лет. Но в 1671 году Никон сдался. Заточение в келье Ферапонтова монастыря сделало свое дело, надломило волю старика. Не железным он был человеком, хоть и упрямым. Железным был протопоп Аввакум. Но таких людей во все времена и во всех странах можно пересчитать по пальцам. Никон был мягче, обыкновеннее. И, между прочим, в этой обыкновенности и сокрыта тайна его силы, притягательности, авторитета.

В 1671 году он написал царю примирительное письмо, полное жалости к самому себе: «Сижу в келье затворен четвертый год… цинга напала, ноги пухнут, из зубов кровь идет, глаза болят от чада… ослабь меня хоть немного!»[259] В это же время Алексею Михайловичу донесли о том, что Никон посылал к Стеньке Разину своего доверенного человека, но ссыльный наотрез отрицал это. Алексей Михайлович поверил ему, но перевести его в Иверский или в Воскресенский монастырь не решился, повелев ослабить режим заточения Никону в Ферапонтовом монастыре и часто посылая туда обильные подарки.

К этому времени противостояние противников и сторонников никоновских нововведений достигло взрывоопасного напряжения. И грянул новый взрыв. В 1667 году монахи Соловецкого монастыря, не согласные с реформой низложенного патриарха, послали царю письмо с просьбой разрешить им отправлять богослужение по старым книгам. Царь дал категорический отрицательный ответ. После бесполезной и недолгой переписки с монахами царь послал в Соловки войско. Монахи взялись за оружие. Соловецкий монастырь, возведенный Филиппом Колычевым, представлял собой хорошую крепость. На стенах защитники установили 90 пушек, запасов продовольствия здесь было собрано на несколько лет, на помощь монахам набежало со всех концов страны, в том числе и с Дона, много разбойного люда — не так-то просто было взять эту крепость.

Царские люди осаждали Соловецкий монастырь несколько лет. Сменяли друг друга воеводы, увеличивалось количество воинов в их войсках, какими только приемами и средствами не пользовались стоявшие под стенами Соловков военачальники, монастырь взять они не могли. В таких случаях очень часто дела решают предатели. Нашелся такой и в Соловках. В январе 1676 года монастырь был взят.

С раскольниками расправились сурово. Пустозерск и Кола — обители для приговоренных к медленной голодной смерти — ждали самых непокорных из них. А тех, кто просил прощения, отрекся от своих убеждений, царь простил и оставил их в Соловецком монастыре.

Войну с монахами царское войско выиграло, но не выиграл ее царь и русский народ, потому что огонь пушек со стен Соловецкого монастыря воспламенил сердца людские, и раскол быстро, степным пожаром распространился по Руси.

В Москве за эти годы сменились три патриарха: Иосиф, Питирим, Иоаким. Все они побаивались Никона, делали все, чтобы Алексей Михайлович не выпустил его из Ферапонтова монастыря.

В 1676 году скончался царь Тишайший. На российский трон воссел Федор Алексеевич. Ему потребовалось пять лет, чтобы патриарх Иоаким и созванный Собор благословили царя вернуть из ссылки Никона, совсем уж больного. Теперь действительно его можно было возвращать в столицу России. Теперь он был никому не опасен. Ни царю, ни Иоакиму, которого когда-то Никон выписал из Киева в Москву, назначил келарем в Чудов монастырь и который предал своего благодетеля…

Теперь Никон был тяжело болен.

Дьяк Чепелев приехал в Ферапонтов монастырь за Никоном. Затем его, едва передвигавшего ноги, привезли на берег реки Шексны. Освобожденный патриарх попросил ехать через Ярославль. Его посадили в быстрый струг, и побежали перед глазами живописные русские берега, сплошь усеянные простым народом.

Быстрее реки бежала молва, гораздо быстрее! Люди стояли на берегах и молча смотрели на струг, в котором сидел седой старец. Никон чувствовал их взгляды и радовался. Ему удалось прожить жизнь честную. Для человека наивного и искреннего это немало. Иной раз он подымал усталую голову, смотрел на левый берег, затем на правый, видел, а скорее чувствовал колыхание дерев и трав, пышных по августу, видел, а скорее чувствовал патриарх Никон людские глаза, пристально и молча глядевшие с берега на струг.