И случилось худшее.
В 1662 году в Москву прибыл Паисий Лигарид. Этого образованнейшего человека недавно отставили от должности Газского митрополита, и он мечтал проявить себя в столице России, угодить богатому царю. Началась откровенная травля бывшего патриарха: Паисий Лигарид, отвечая на 30 вопросов, составленных от имени боярина Стрешнева, обвинил Никона по всем статьям.
Сын крестьянина Мины ознакомился с обвинениями греческого отставного митрополита и целый год писал книгу возражений и оправданий. Литературно-полемическим мастерством Никон владел отменно. Родись он в Древней Греции времен Демосфена, мир получил бы еще одного великого творца ораторского искусства, но судьба поместила этого человека в другой точке пространственно-временного поля и поставила перед ним задачи совсем иного рода, нежели те, которые решали риторы Эллады. Оправдываясь перед Лигаридом, бывший патриарх Московский нападал на всех своих обидчиков, не сдаваясь, не признавая поражения, не признавая обвинения.
Алексей Михайлович вынужден был созвать в конце 1662 года еще один Собор, чтобы сокрушить на нем бывшего своего друга. Никон, окруженный со всех сторон сворой врагов, прекрасно понимал, как трудно ему будет бороться на Соборе за свою правду, за свою честь. Он посылал царю письма, в которых просил Алексея Михайловича помириться с ним, но то ли его послания не доходили по русскому обыкновению до монарших очей, то ли царь невнимательно читал их, то ли, и это вероятнее всего, у него окончательно созрело решение уничтожить Никона как политического, государственного и религиозного деятеля — ожидаемой реакции из Кремля затворник Воскресенского монастыря не дождался. Зато до него дошли слухи о том, что царь приказал архиепископу Рязанскому Иллариону составить полный список всех обвинений против Никона, призвать на Собор восточных патриархов. Эти действия Алексея Михайловича полностью и убедительно опровергают утверждения некоторых ученых о том, что окончательный разрыв между сыном Мины и сыном Федора Михайловича Романова наступил по вине первого летом 1663 года, когда затравленный Никон огрызнулся и произнес знаменитую анафему Боборыкину. До нее еще было полгода! Еще теплилась в груди бывшего патриарха искусительница-надежда, последняя надежда на друга своего.
Перед Рождеством 1662 года Никон в строгой тайне покинул Воскресенский монастырь и отправился в Москву. Он хотел встретиться с Алексеем Михайловичем и крепко надеялся, что ему удастся примириться с великим государем российским. Это был его последний шанс избегнуть избиения на Соборе. Холодной рождественской ночью прибыл Никон в Москву, праздничной ночью. Но подарка от судьбы он в ту ночь не дождался. Верные люди известили его о том, что царь не будет встречаться с ним. Кому служили эти люди верой и правдой, сказать трудно. Вполне возможно, что среди них были действительно верные друзья Никона, искренне желавшие ему добра. Быть может, кому-то из них удалось подействовать на царя, и тот обещал им принять опального патриарха, а значит, тайная поездка воскресенского пленника в столицу и впрямь давала какой-то шанс Никону. Быть может, противники примирения двух друзей вовремя узнали о грозящей опасности и ликвидировали ее в самый критический момент. Но если отбросить эти и другие гипотетические «может быть» в том темном деле, слабо освещенном современниками тех событий и позднейшими исследователями, и предположить, что рождественская поездка была одним из актов широкомасштабной травли Никона, предпринятой ближайшим окружением царя, то можно себе представить состояние нечаянного московского гостя, оказавшегося в Светлый день Рождества Христова перед царскими хоромами, где хитромудрые организаторы «встречи» под свет праздничных свечей мед-пиво пили, о своей победе говорили да Никона хулили. Невеселое настроение было у Никона в ночь под Рождество Христово. Последняя попытка поладить с царем закончилась унизительным поражением, и хорошо, что над Москвой стояла холодная ночь и никто не видел бывшего патриарха, человека, слишком высоко взлетевшего над миром и теперь низринувшегося с вершины и больно ударившегося о землю заледенело-твердую.
В ту же ночь нечаянный гость покинул столицу и отправился в свою обитель.
Люди, организовавшие эту «встречу», прекрасно знали характер Никона. Он не мог простить подобное унижение никому. Он не мог спокойно обдумать сложившуюся ситуацию, понять, кто и зачем травит его, он не попытался даже найти контрмеры, точные ходы, он остался самим собой, он был слишком искренним и наивным, чтобы даже в этом положении измениться, приспособиться к противнику, найти его слабые места, научиться обыгрывать его теми же способами (хитростью, коварством, лестью, показным смирением, неожиданными ударами исподтишка), которыми враги владели великолепно.
Искренность и наивность порождали в душе опального Никона дерзость. Не успел он пережить, перестрадать события печальной рождественской ночи, не успел написать свои язвительные ответы греку Лигариду, как ему вновь стал докучать назойливый и злой, словно осенняя муха, боярин Боборыкин. С осенними мухами у ловких людей с хорошей реакцией один разговор: мухобойкой по стенке или резким махом руки в кулак ее, а затем кусачую на пол или на землю и ногою топ! С людьми типа Боборыкина подобные средства не помогут. Эти люди любят сердиться, когда чувствуют за собой покровителей, и тихо отмалчиваются, ждут, упорно ждут, когда покровителей у них нет. Очень сложно судиться с такими терпеливыми людьми — дождавшимися своего часа. Особенно сложно, когда их покровители являются твоими противниками. Никону не повезло с Боборыкиным вдвойне. Люди этого боярина занимали земли патриарших крестьян, устраивали, чувствуя силу за собой, побоища, а Никон никак не мог доказать судьям, что эти земли принадлежат ему по праву, что даже сам царь Алексей Михайлович одобрил решение патриарха поставить в этих краях подмосковный монастырь. Судьи не принимали доказательства Никона, и он взорвался, не выдержал.
Летом 1663 года он предал Боборыкина такой двусмысленной анафеме, что ее можно было применить и к Алексею Михайловичу со всем его большим семейством.
Боборыкин, желая выслужиться в очередной раз, поспешил к царю и донес ему об анафеме. Богопослушный Алексей Михайлович срочно созвал архиереев, рассказал обо всем и, обливаясь горючими слезами, воскликнул: «Пусть я грешен; но чем виновата жена моя и любезные дети мои и весь двор мой, чтобы подвергать такой клятве?»
Архиерей с трудом успокоил царя, после чего активная подготовка к Собору продолжилась с еще большим рвением.
В мае 1664 года в Москву поступили письма от восточных патриархов, которые не смогли приехать по приглашению великого государя России на Собор, зато ответили подробно и обстоятельно на все вопросы, касающиеся дела Никона. Поведение бывшего патриарха Московского восточные патриархи резко осудили, известив царя о том, что русский Поместный собор имеет право своей властью решить все вопросы, возникшие в Русской церкви.
Но Алексею Михайловичу хотелось большего. Он знал, что авторитет Никона стал расти в народе и среди священнослужителей. Кроме того, царь вполне обоснованно сомневался в безусловной победе своих союзников на предстоящем Соборе. Он, не жалея времени и средств, вновь отправил на Восток послов с убедительной просьбой уговорить патриархов прибыть в Москву. Никаких денег не жалел Алексей Михайлович для столь важного дела: Никона нужно было уничтожить!
Некоторые историки почему-то называют Алексея Михайловича человеком нерешительным, склонным к полумерам. Но одно только долговременное, продолжающееся несколько лет мероприятие по подготовке и проведению Собора по делу Никона говорит о том, что второй царь династии Романовых мог решать сложнейшие задачи и никакими полумерами в принципиальных вопросах он не довольствовался, и не бояре были главной тому причиной, а он сам, потому что последнее решение всегда оставалось за ним. Упрямое желание призвать на Собор восточных патриархов говорит еще и о том, что Алексей Михайлович в полной мере не доверял и своим союзникам в деле против Никона — боярам и духовенству, что, призывая патриархов, предшественники которых являлись в былые века патриархами Византийской империи и которые своими советами и, главное, ответами и постановлениями, касающимися проблем Русского государства, оказывали русским монархам неоценимую помощь в становлении державы имперского типа, царь московский уже в те годы решал задачи, определяемые именно таким типом государства.
