— Иван Михайлович, комфронтом звонил тебе?

— Только что закончили с ним разговор.

— Ну и как?

— Распределение наших обязанностей вполне разумное, но ты, наверное, заберешь свой шестой танковый к себе?

— Если ты обойдешься без него, готов забрать, чтобы нарастить глубину обороны.

— Прошу день-другой повременить. Он прикрывает наиболее вероятное направление удара. По некоторым признакам, гитлеровский корпус готовится перенести свой главный удар.

— Хорошо, вхожу в твое нелегкое положение. Но не бросай его в контратаки, как у нас принято. Танки расходуй экономно.

— Понимаю, понимаю, Михаил Ефимович.

— Тогда успехов тебе. И мне от них будет легче.

Захватив карту, Катуков вышел в открытый НП.

Поле горело, но даже на линии соприкосновения сторон не сплошной огненной полосой, а кустами. Наиболее густо они загорались и разгорались у Симферопольского шоссе и правее от него. Именно сюда, полагал Катуков, Гот поставил свои танковые корпуса, и они, углубляясь в оборону, все явственнее разворачивали часть сил в стороны. Эсэсовский — влево от шоссе, 48-й — пытается пробиться вдоль шоссе. Но основные его силы явно поворачивают к западу. В чем суть этого разворота? — возник у командарма тревожный вопрос. — Расширить участок прорыва? Заставить 6-й танковый корпус Гетмана отойти на север или к прежней разгромленной армии Чистякова? Определенный ответ не пробивался. Возникло лишь предположение: Гот задумал расширить фронт наступления, растянуть фронт обороны армий и тем создать для себя больше возможностей нащупать слабые участки в нашей обороне и через них пробиться к Обояни, а затем к Курску. По-видимому, надо собирать силы западнее Псёла. Через заболоченные берега Псёла тяжелые танки Гота едва ли пройдут, а если настойчивый Гот решится преодолевать Псёл, он потеряет немало времени.

Когда принялся набрасывать порядок перегруппировки частей, заявился Попель — заместитель по политчасти. Служа в танковых войсках Киевского военного округа, генералы слышали друг о друге, но война так разбросала танкистов, что Попель о подвигах бригады и корпуса Катукова лишь читал в газетах. Хотя война уравняла их, в душе Попель пока не мог признать старшинства Катукова, вытекавшего из введения единоначалия в тактических звеньях Красной Армии. Он, Попель, на армейских постах, почитай, два года (ведь мехкорпус в начале войны был посильнее теперешней армии), а Катукову доверили танковое объединение — и полгода не прошло. И то с оглядкой.

— Здравствуйте. Недосуг мне было заглянуть в штаб, тем более в политотдел. Комфронтом поставил срочную и нелегкую задачу, — первым заговорил Катуков.

— Понимаю. Но с НП-то можно было хотя бы позвонить и сориентировать меня в ней? — с мягким упреком спросил Попель.

— Надо было, — согласился Катуков, еще не обретший в полной мере того самого единоначалия, которое вытекало из решения ЦК.

Попель, услышав в голосе Катукова намерения ставить себя выше члена Военного Совета армии, примирительно предложил:

— Может быть, нам пора заменить «вы» на «ты»?

— Я не против, но побеседовать с переходом на «ты» не позволяет обстановка. Противник так разорвал Шестую армию, а личный состав ее пережил столько потрясений, что нам надобно заново узнать, на что он способен, какие задачи могут оказаться преувеличенными, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Попель поджал губы. Просьба командарма, конечно, обоснованная, но тон ее… больше похож на приказ.

— Что, не товарищеская просьба?

— Да нет. Моя обязанность быть там, где тонко. Тональность ее…

— Обращать внимание на такую чепуху, когда под ногами земля горит… И не так скоро придушим ее поджигателя.

— Ладно. Ради дела замнем первую размолвку.

— Согласен.

— Так куда мне мчаться?

— Побывай у Чистякова, узнай его оценку состояния войск, затем загляни к Гетману. Он танкист гордый и может проявить излишнюю самостоятельность, когда будет получать от Чистякова-пехотинца боевые задачи. Пусть гордится не званием танкиста, а тем, что на его плечи подвешивают фланговые с его корпусом дивизии и две бригады десятого танкового. Эти силы должны предотвратить прорыв вражеских танковых дивизий к западу. А вдоль шоссе я постараюсь укротить продвижение дивизий Хауссара к Обояни. В его корпусе зверюг побольше, да и личный состав почти поголовно гитлеровцы. К тому же ему могут подбросить бригаду «пантер». Тоже голыми руками не возьмешь.

— Задача ясна — обсуждению не подлежит, Михаил Ефимович.

— Вот мы и перешли на «ты».

Личная смелость высших военачальников и политработников в верхах оценивалась очень высоко. За ее проявление многое прощалось, и Хрущев решил проехать к Катукову, НП которого находился в зоне интенсивного огня противника.

Оставив машину в овраге, Хрущев в сопровождении порученца, адъютанта и врача прошел к блиндажу, вблизи которого стоял «КВ» с номером командарма. Войдя в блиндаж, вяло поздоровался и, опершись ладонями на округлые колени, будто за дорогу устал, опустился на крестьянскую табуретку.

— Ну, что у вас, товарищ Катуков?

— Стараемся не пропустить корпус СС к тыловой полосе. Сорок восьмой остановлен на всем фронте его атак.

— Надо так же было поступать и с фашистским.

— Фашистский зубастый. У него «тигры», «слоны» и «пантеры» вооружены пушками, которые пробивают броню наших на километр и более. К тому же в его состав включили бригаду «пантер». Они мало чем отличаются от «тигров», — уточнил Катуков на случай, если Хрущев еще не изучил крепость новых немецких танков. — И еще. У немецких танков особые прицелы. С ними они выцеливают наши в полутьме и бьют почти без промахов. Сам в этом убедился минувшими ночами. Особенно вредные «слоны», то бишь самоходки по названию «Фердинанды».

— Не паникуйте! Со следующего месяца начнете получать танк «Иосиф Сталин» и самоходки, вооруженные «сотками». Способны прошивать броню и «тигров» и «слонов». Выше голову!

— Опускать голову нам не положено.

Своими ответами Катуков подделывался под простачка — начальству, нравились выходцы из народа, и оно легче прощало погрешности.

— Раз не опускаете голову, не опускайте долу и глаза, — употребил украинское слово Хрущев. — Хотя ваши войска уже изрядно отошли, но я убедился — стояли насмерть и потому, несмотря на немалые потери, не позволили могучим танкам немцев насквозь протаранить вашу оборону. Так держаться и дальше! Пусть ваши бойцы и командиры лупят немцев еще крепче. Я проеду в ваш политотдел и настрою его работников на боевой лад. И чтобы этот лад они внесли в сознание бойцов и командиров. Как? Удержитесь?

— Обещать не в моих правилах. Я уже говорил: противник зубастый, умеет воевать и губить наших бойцов и командиров. Там, где наносит изрядные потери, в обороне возникают слабости. Не всегда успеваешь залатать-заштопать.

— У вас, Михаил Ефимович, такой боевой опыт! А какие танкисты! Сплошь герои!

— Мой опыт — бригадный, отчасти корпусной, а у армии совсем другие масштабы. Полосу обороны взглядом не окинешь, на всех участках обороны ход боев не узнаешь и не оценишь. Армия — не лошадка, а целый табун, ею надо управлять по-особому.

— Но ведь получается.

— Пока получалось, но не совсем.

— Уверен, получится.

Пожав Катукову руку, Хрущев направился к ходу сообщения, уверенный в том, что нужное сделал, и сделал как надо, а остальное — дело подчиненных. Ему же, члену Политбюро, в зоне огня долго находиться нельзя. Может скосить или искалечить шальной снаряд. К своей машине, спрятанной в пологом овраге, он заспешил без угрызения совести.

Анализ темпов наступления, проводимых перегруппировок, открытых разговоров по радиостанциям позволил Катукову и его штабу прийти к заключению, что для продолжения наступления Манштейн и Гот поставили командармам танковых корпусов жесткие задачи: к исходу дня продвинуться к тыловому рубежу обороны русских и как можно глубже вклиниться в него, чтобы на четвертый день прорыва образовать в обороне русских обширную брешь, которая позволила бы перейти к маневренным действиям, в ходе которых намечалось вместе с армейской группой «Кампф» окружить силы Воронежского фронта. Быстрый разгром их создает благоприятные предпосылки для рывка к Курску.