Признание Сталиным своей вины вызвало у Александра Михайловича и удивление, и растерянность. За два года войны, когда случались неудачи, виновником которых оказывался Сталин, ничего похожего на извинение он не произносил.

— Вижу, товарищ Василевский, вы склонны забыть мой проступок. Вот и хорошо. Тогда желаю вам успешной работы.

Прилетев в Москву, Жуков сразу направился в Генштаб, хотя не был в семье почти месяц. Повесив шинель и фуражку в комнате отдыха, тут же пошел к Василевскому. При всей разнице характеров между маршалами установились те деловые отношения, которые помогали им находить согласованные предложения Верховному или Ставке. Такие чаще всего принимались им без больших замечаний, к тому же после Сталинграда Верховный стал глубже разбираться и в стратегии, и в оперативном искусстве. Однако от дружеского сближения с Жуковым Александр Михайлович уклонялся. Слишком прям и резок был Георгий. Потом, дружба между ними могла породить у Верховного подозрение — не подружились ли они настолько, чтобы навязывать ему, Верховному, свои соображения, от них недалеко и до сговора.

Жуков понимал причину осторожности Александра и не переходил грань, что могло быть расценено верхами, особенно Берией, как опасность.

Войдя в кабинет, Георгий Константинович увидел Василевского, облаченного в новенькую маршальскую форму, которая сглаживала возникшую на штабной работе мешковатость. Приветливо улыбнувшись, азартно произнес:

— Берегись, девки!

Действительно, в безукоризненно подогнанном новом кителе со стоячим воротником Александр Михайлович выглядел помолодевшим, вернее, соответствующим своим сорока восьми годам.

— У меня, знаешь, возможности отлучиться на сторону равны нулю.

— И у меня близко к тому. Хотя… порой глаза косят на крепеньких телом бабенок. В прежние времена мужик в полсотни лет частенько обретал прозвище «снохач».

Такое прозвище не грозило Жукову — у него росли только девочки. А пока были силы, до спазма в груди хотелось растить сына, который бы создал династию военных по фамилии Жуковы.

— Верховный познакомил тебя, Александр, с моим докладом, который я ему направил с фронта?

— В какой-то мере.

— И что?

— Мнение Генштаба по сложившейся к весне обстановке примерно такое: основные события летней кампании развернутся в центре стратегического фронта; нам целесообразно начать ее преднамеренной обороной.

— Иное — пагубно для нас. Не будем согласовывать детали, чтобы Верховный не заподозрил нас в сговоре. Кто будет делать доклад?

— Готовил генерал Антонов. Его и предложу высказать соображения Генштаба.

— Почему не сам?

— Надо готовить себе замену. При такой нещадной загруженности могу выйти из строя, как Борис Михайлович.

— Но, но, но… обязан дослужить на своем посту до победы.

— Алексей Иннокентьевич сделает доклад изящнее меня, и нам будет легче отстаивать свои наметки.

— Пожалуй, твоя предусмотрительность разумна.

Поздно вечером Жуков, Василевский и Антонов прибыли к Верховному. Тот, закурив, дождался, когда будут развешаны карты и таблицы, спросил:

— Кто будет докладывать соображения Генштаба?

— С вашего разрешения, товарищ Сталин, генерал Антонов. Он готовил объяснительные материалы, — своим предложением Василевский старался окончательно развеять у Верховного сомнения в благонадежности Антонова, отсидевшего в тюрьме, и вместе с тем убедить его, что новый его заместитель обрел большой практический опыт в оценке оперативно-стратегической обстановки.

Антонов выглядел достойно. Встал без торопливости, отодвинул стул, ровным шагом направился к картам. Эта сдержанная раскованность делала Антонова не просто красивым, но и изящным. Повернув ухоженную, с аккуратным косым пробором голову к Сталину, он сделал легкий наклон, испрашивая разрешение начать доклад.

Сталин ответил едва заметным кивком.

— Благодаря усилиям Ставки и командований фронтов в центре стратегического фронта наши войска, проведшие длинную зимнюю кампанию, в ходе которой они понесли немалые потери в живой силе и боевой технике, все же отступили всего на сто — сто пятьдесят километров. На карте, отмеченной красной линией с зеленым оттенком, они закрепились, отбили вражеские попытки захватить на Северном Донце плацдармы и тем самым сорвали намерения германских сил продолжить контрнаступление от Курска до Азовского моря.

Начало доклада Антонов произнес ровным голосом. Судя по обращенному на него взгляду, Сталину понравилась бесстрастность генерала. Комиссар Генштаба Боков намекнул ему, как следует вести себя на докладах Верховному: заботу о собственном мнении или желание произвести впечатление Сталин воспринимает настороженно, ибо заботы за свою особость отвлекают человека от общего дела. Антонов продолжил:

— Немецкому командованию не удалось добиться своих главных намерений — осуществить разгром наших двух фронтов и захватить такие рубежи, которые бы позволяли германским группам армий одним стратегическим ударом приблизиться к нашим важным оперативным, стратегическим и политическим центрам и тем предрешить успех новой кампании.

Однако в центре стратегического фронта немецкие войска находятся сейчас на расстоянии всего в двести пятьдесят — четыреста километров от таких важных административно-промышленных центров, как Воронеж, Тамбов и Рязань. От Орловского выступа до Москвы менее трехсот километров. По германским оперативно-стратегическим нормативам такие расстояния вполне преодолимы за пол-компании, что может склонить германское командование к проведению еще одной летней наступательной кампании. Ведь в прошлое лето от Оскола и Дона до подступов к Сталинграду и к Северному Кавказу их войска дошли за месяц с небольшим.

К такому решению немецкое командование может склонять и только что проведенное контрнаступление. По стратегическим меркам оно было проведено силами, которые обычно применялись в начале двух летних кампаний. Поэтому, надо полагать, наиболее активный немецкий генералитет может доказывать, что, сосредоточив крупные, лучше, чем прежде, оснащенные боевой техникой группировки, вермахту по силам предрешить победу в войне или по меньшей мере вывести Советский Союз из войны.

Насколько обоснованным может оказаться довод о победе неугомонных фельдмаршалов над здравомыслящими военачальниками?

История показывает, что после победы во Франко-прусской войне культ военного величия пронизал всю толщу прусских, затем германских вооруженных сил: народ и государство существуют для армии, а не наоборот. В силу этого вся экономика подчинена вооруженным силам и работает на войну, которая должна привести Германию к особому величию. Оно должно сохраниться в веках. Об историческом бессмертии мечтали и все еще мечтают многие германские военачальники. В оборонительных сражениях, полагают они, бессмертия не добиться. Поэтому они будут добиваться проведения третьей наступательной кампании, которая, по их взглядам и суевериям, непременно будет победной. В третий раз Бог не отвернется от них, тем более что военно-техническое оснащение вермахта сегодня существенно превосходит и сорок первый, и сорок второй годы. Немецкие фельдмаршалы, по оценке Генштаба, все еще обостренно верят в силу техники, в свои особые организаторские способности и полагают, что, не допустив досадных ошибок, добьются победы.

Есть еще одно политико-психологическое обстоятельство, которое будет подталкивать военно-политическое руководство Германии к третьему стратегическому наступлению. За четыре года войны германские вооруженные силы одержали многие победы. Широкие слои Германии привыкли к победам и ждут их. Не оправдать их надежд политики и военные не могут. И не потому, что не способны прислушиваться к мнению низов. Причина в другом. По выражению одного германского политика, отказ от наступления может вызвать разочарование в своей армии, а это способно породить сомнения и критику всего затеянного национал-социалистами. Накопившись, сомнения могут перерасти в критику. Народ поймет, что слово «социализм» всего лишь клетка, предназначенная для того, чтобы поймать и заключить в нее птичку, как цинично выразился Геббельс. Общественное недовольство, психология, развиваясь и углубляясь, может привести к брожению, что не исключает повторения восемнадцатого года. Слово «социализм» еще не выветрилось из сознания немцев.