Пошли возражения, самым обидным Соболеву показалось одно: майор молод, а настроился командовать почти полком, да еще составленным из разных огневых средств.

Генерал тут же встал и жестко спросил:

— Кто это упрекнул молодого майора в намерении побольше подбить крупных и помельче зверей?! Ну! Жду. По голосу не из хлипкого десятка, так стань перед нами во весь свой рост.

Из середины поднялся капитан лет на десять с гаком старше Соболева. Шея круто согнута, взгляд исподлобья.

— У меня вылетели обидные для молодого майора слова. По-моему, он задумал собрать под свою руку почти полк орудий разных систем — не справится.

— Сколько воюешь на фронте?

— С весны этого года.

— То есть в затишье. А майор Соболев с сорок первого. Орденов?

— Еще не получил.

— А у безусого майора, как ты про себя его оцениваешь, уже три. Первый получил еще на Финской. Майор Соболев от зелени избавился еще в начале войны. Садись, степенный, но еще не созревший майор.

После выступления комбата Соболева командарм собирался закончить конференцию своим выступлением. Но резкий окрик хмурого капитана сбил с избранного тона. Помолчал, поводил взглядом по подчиненным. В голову пришли добрые слова: «Молодцы! Мощные звери немцев не испугали ни танкистов, ни противотанкистов. А это самое главное в предстоящих боях. Конечно, на конференции многие высказали то, что уже заложено в построении обороны и во взаимодействии войск, но повторение — не только мать учения. Высказал или повторил известное, — можно сказать, дал слово стоять насмерть. А только таким упорством можно остановить сильного врага».

Почувствовав в груди облегчение, командарм широко улыбнулся и, как бы спрашивая согласия подчиненных, произнес:

— По моим суждениям, вроде бы самое ценное выступающие высказали. Можно подвести итог. Главный: собравшись и поговорив вместе, мы почувствовали нашу силу. Увидели, что у нас есть чем крошить немецкие обычные и тяжелые машины, закованные в броню, и не допустить их прорыва не только к Курску, но и к Понырям.

Все вы услышали много разных предложений. Они высказаны на все случаи боевых действий. Но в одном бою можно применить один-два. Заранее выберите для себя подходящий и примените его на местности, да так, чтобы надежно поразить цель врага, а свой танк, орудие сохранить целенькими.

Наконец! — Командарм улыбчивыми глазами повел по родным танкистам. — До войны в наших театрах шла пьеса «Слава». О военных. В ней один герой произносил примерно такие слова: советские пьесы почти всегда заканчиваются мощным застольем. Что ж… не грех и нам закончить наше совещание застольем. На мощное у меня продуктов и водки не набралось, а вот по две чарки с фронтовой закуской начальник тыла нам приготовил. За вкус не ручаюсь, но калорий в закуске будет вполне достаточно.

Обед на память был накрыт на такой же поляне, отгороженной перелеском. Новшеством для фронтовиков явился не только сам обед, но и как он был накрыт — на простынях, расстеленных на земле. Более радостным было другое — обслуживали самих бойцов и командиров девушки-медсестры, связистки, машинистки и даже делопроизводители из штабов. Бойкие сержанты и офицеры тут же начали завязывать знакомства, выпрашивать адреса на будущее. Те, кто понахальнее, умудрялись обхватить талию или подержаться за локоть красавицы.

Командарм усмехнулся. Он не был бабником, но аскетизм считал уделом немолодых. Подождав еще немного, он поднял свою могучую фигуру и вскинул руку.

— Начнем, боевые товарищи, наше фронтовое застолье!

— Может быть, мне произнести первый тост? — спросил член Военного Совета, видя, что командарм сам намерился завершить конференцию.

— Нет! — резко ответил Родин. Его оскорбляло то, что ЧВС приглядывается и присматривается к нему, будто ища в нем затаенную обиду за то, что ему, носившему ромбы, долго не давали равнозначное генеральское звание. Да, обида какое-то время грызла сердце, но уже летом сорок второго ему доверили танковый корпус, он сделал его 1-м Гвардейским, а в сорок третьем, сорокалетнему, вручили армию.

— Почему же, Алексей Григорьевич, о морально-политической стороне предстоящих боев почти ничего не было сказано?

— Я сейчас скажу, — и поднял стакан. — Товарищи командиры и бойцы, я предлагаю выпить первую стограммовку за нашего Верховного Главнокомандующего, за товарища Сталина. Именно благодаря политике на быстрейшую индустриализацию страны Красная Армия получила самый передовой род войск — танковые части, соединения и объединения.

Произнося тост в честь Сталина, Родин не кривил душой, хотя поражения сорок первого и сорок второго годов железом скребли ему душу. Академист— он разглядел виновников тактических, операционных и стратегических ошибок. Немалая вина лежала и на Верховном. Но именно при его неукротимой настойчивости Красная Армия обзавелась танковыми войсками, по численности превосходящими немецкие, французские и английские вместе взятые. И теперь. За минувшую зиму танковые войска оказались существенно обескровленными, а пришло лето — в составе вооруженных сил уже пять новых танковых армий и столько еще отдельных корпусов, бригад, полков и батальонов — не счесть. За одно это Верховному хвала и прощение грехов.

Закончив тост, Родин повернулся к члену Военного Совета:

— К месту такой тост?

— Да, конечно.

Для копирования боевых документов комдив выделил своему бывшему заместителю чертежника и распорядился, чтобы в свободное от переписки боевых документов время машинистка снимала нужные Березову копии. Николай Васильевич с головой ушел в изучение недавнего прошлого дивизии. Заманчиво было покопаться в боевых документах армии, но времени было слишком мало, чтобы изучать их, и Березов отложил доскональный анализ до лучших времен.

Перелистывая дела, еще не начавшие желтеть, Березов заметил, что запах их листов все больше нравился ему. Вспоминалась работа над дипломом, когда довелось порыться в делах войск, оборонявших Каховский укрепленный район, и Перекопской ударной группы, штурмовавшей укрепления на перешейке. Уже тогда его все больше увлекала историческая глубина, и он чуть не пропустил время представления дипломной работы. Нечто подобное он все больше испытывал и сейчас. Правда, история Великой Отечественной войны еще не имела глубины, все было на поверхности или недалеко от нее. В том и другом он барахтался, не всегда как следует понимал происходящее на глазах.

Как-то он вернулся в палатку позднее обычного. Уставший, но светло улыбающийся. Тома спросила его:

— Что так тебя растрогало?

— Дай я тебя сначала поцелую, Тома, а уж потом сообщу.

На губах и щеках Тома ощутила необычность поцелуя Николая. Прежние были благодарными, дежурными или мимоходом, эти — признательными. За что?

— Не могу догадаться, что с тобой произошло.

— Нога, особенно вечерами, после работы постоянно напоминала мне, что я — инвалид. Помнишь слова Лермонтова в «Тамани». Человек, потерявший какой-то член, в душе теряет какое-то чувство. Так вот, Томчик, сегодня я открыл для себя, как можно избавить от инвалидности душу. Работая преподавателем, я решил заняться научной работой. Полнота знаний и что-то откпытое или обобщенное в военной науке позволит мне избавиться от душевной хромоты и чувствовать себя равным со всеми преподавателями. Как?

Тома поставила хлипкий стульчик напротив Николая, села мягко, как врач, обняла ладонями его щеки и осмотрела все черточки его лица. Диагноз был коротким:

— Это то, что тебе и нам нужно. — Слова подкрепила долгим поцелуем в губы.

— «Спасибо» для такой минуты вроде бы не подходит, а лучшие слова пока не пришли в голову.

— Лучше поцелуя сейчас ты слов не подыщешь. Впрочем, как у красок бывают оттенки, так и у поцелуев различия.

— О! Когда это ты успела обрести такие познания.

— Я — будущий врач и внимательно присматриваюсь к людям. К тебе — в первую очередь. Не заменить ли нам слова на то, что принес нам повар? Правда, все уже остыло, но при необходимости можно и разогреть.