Поведение противника, казавшееся вялым, беспокоило Жукова потому, что в прошлом году он тоже вел себя сходно. Но как выяснилось позже, он дважды переносил наступление, а в третий раз, когда был сбит самолет с важными оперативно-стратегическими документами, целую неделю раздумывал, проводить ли намеченную операцию, поскольку секретность ее утрачена. Но беспечное поведение командующего фронтом Голикова и его штаба помогло германским фельдмаршалам и генералам утвердиться в предположении, что документы со сбитого самолета сгорели и можно нанести по русским сокрушительный удар. Еще больше помог германцам командарм Парсегов. Он, приведя свои дивизии в повышенное боевое состояние, через три дня немецкого бездействия расслабился, что сказалось на бдительности его войск, и ожидаемое немецкое наступление для них оказалось неожиданным. Танковые и армейские корпуса немцев прорвали оборону армии и вскоре весь фронт поставили в такое положение, что он, имея полторы тысячи танков, не смог справиться с восемьюстами немецкими. Дойдя до Дона у Воронежа, они круто повернули на юг и разрушили все крыло стратегического фронта от Среднего до Нижнего Дона. Голикова за такое дело понизили в должности, Парсегова направили на Дальний Восток. Но чем заплатила Действующая армия за такое головотяпство! Вместо освобождения всей оккупированной территории СССР, как намечала Ставка, Южные фронта отошли к Кавказу и Волге, а за зиму смогли освободить только то, что оставили за лето. Не исключено, что оперативно-стратегическая обстановка в начале кампании может сложиться весьма трудно, сражения на Средне-Русской возвышенности затянуться, войска Красной Армии понесут изрядные потери (ведь танковые войска врага получили новые танки и самоходки, а «Т-4» существенно усовершенствованы) и за укороченную летнюю кампанию Действующая армия не сможет освободить жизненно важные области Украины, а через Белоруссию приблизиться к Восточной Пруссии — колыбели германского империализма.

Доводы недругов, уже высказанные и еще больше они выскажут, если план летней кампании не удастся осуществить, заставили Георгия Константиновича остановиться посреди кабинета. Как недавно Берия возражал Сталину о том, чтобы не давать ему, Жукову, звания маршала! Молотов тоже вздернул руку. А Молотов — это ударная сила Верховного. Только от него Сталин терпел резкие возражения и даже обвинения.

Жуков опять подумал о раздвоенности в своих мыслях и тут же упрекнул себя: «Начинать кампанию с сомнениями в мозгу!.. Ни в коем случае!» — приказал он себе. — Своими суждениями убедить Верховного в их правильности. Надо отстаивать их до той поры, пока у него окончательно не окрепнет убеждение, что преднамеренное предоставление немцам возможности на переход в наступление — единственное верное стратегическое решение. Только переходом в контрнаступление после существенного ослабления танковых сил врага, особенно тяжелых танков и самоходных орудий, позволит осуществить его успешно с выходом фронтов на Днепр.

Попросил дежурного адъютанта принести ему горячего чая. Выпив стакан, затем другой, Жуков вернул себе полное равновесие и поставил в своих рассуждениях крепкую точку: «Стоять на своем, выступать единым фронтом с Александром Михайловичем, добиться, чтобы и Антонов держался почти согласованного решения: упреждающее наступление приведет нас к огромным потерям. Они дадут Гитлеру козыри склонять нас к перемирию, тем более что наши союзники еще раз откладывают открытие второго фронта. Без нас они не выдержат удар немецкого сапога под зад. И мы, рано или поздно, останемся с немецким фашизмом один на один».

Затянувшееся бездействие германских ударных группировок беспокоило и Василевского. Исполняя две должности — начальника Генерального штаба и представителя Ставки на Воронежском и Степном фронтах, он тревожился потому, что агентурная разведка все еще не сообщала самого существенного — начнут ли немцы в ближайшие дни наступление или они отказались от него, временно или навсегда, чтобы истощением наших сил в оборонительной кампании вынудить нас пойти на перемирие. А может быть, германский генштаб добыл данные о скорой высадке англо-американских войск в Западной Европе? И в верховном командовании возобладало убеждение, возникшее после Первой мировой войны: выиграть войну, ведя ее на двух фронтах, невозможно. После Сталинграда такие суждения появлялись в среде германского генералитета, теперь они могли проникнуть в более широкие сферы военного руководства, промышленников и даже политиков. Из них, возможно, возникли какие-то группировки, которые склонили Гитлера к новому стратегическому направлению: с этого леча и до конца войны вести стратегическую оборону. И вот германские войска в поте лица совершенствуют свою оборону, это подтверждается строительством Восточного вала на Днепре и линии Хагена на Центральном направлении. Так или иначе менять цели летней кампании до получения достоверных данных об истинных намерениях врага Василевский посчитал нецелесообразным.

Озабоченность и беспокойство внешне у Василевского не проявлялись. Он лишь несколько чаще, чем прежде, звонил начальнику Главного разведывательного управления и произносил короткий вопрос: «Что нового?!»

Новое поступило только в ночь на 2 июля. Александр Михайлович тут же написал проект директивы и позвонил Верховному. Доложив ему новые данные, попросил разрешения предупредить фронты о наступлении немцев в ближайшие дни. Сталин молчал. Задержки с ответом бывали нередко и прежде, но сейчас, когда дорог каждый час?! Не вернулось ли к Верховному сомнение в возможность центральных фронтов справиться и этим летом с вражьими танковыми корпусами? Александр Михайлович видел Сталина в разных ипостасях и знал амплитуды его колебаний. Успех немецкого наступления может представиться таким огромным, что даже собранными силами переломить ход кампании станет невозможно. И народы Союза распадутся, прокляв его, и выбросят на свалку истории. Вот этих двух опасностей, догадывался Василевский, более всего страшился Сталин.

Молчание Сталина длилось, возможно, минуты две — Василевскому оно показалось долгим, как зимняя ночь. Но вот раздался короткий вздох, затем ответ:

— Директиву о начале наступления немцев отдайте немедленно.

— Разрешите зачитать?

Василевский без торопливости внятно прочитал: «По имеющимся данным, немцы могут перейти в наступление в период третьего — шестого числа. Ставка Верховного Главнокомандующего приказывает: Первое. Усилить разведку и наблюдение с целью своевременного вскрытия его намерений. Второе. Войскам и авиации быть в готовности к отражению возможного удара противника. Третье. Об отданных распоряжениях донести».

— Хорошо. Пришлите директиву мне на подпись и сейчас же отсылайте ее всем фронтам — от Западного до Южного. Утром можете выехать на фронт — для исполнения обязанностей представителя Ставки.

Утром Василевский нередко выкраивал три-четыре, максимум пять часов для сна. Но сегодня на сон и часа невозможно было отвести. Лишь в самолете он приложил голову к спинке сиденья, но уснул ли, нет ли, определить не смог. К нему подошел Колосов и дотронулся до плеча.

— Уже, Григорий Семенович?

— Уже, Александр Михайлович. Самолет идет на посадку.

Прибыв в штаб фронта, Василевский прошел в блиндаж — кабинет комфронтом. Ватутин, улыбаясь широким лицом, встретил его у двери. Поздоровавшись, Александр Михайлович снял фуражку, положил ее на стол. Ватутин заметил: виски у Александра Михайловича еще больше поседели. Не случилось ли что, горькое для него? Присев к столу, Василевский, присмотревшись к карте, спросил:

— Считаешь, противник ведет себя по-прежнему?

— Внешне — по-прежнему, то есть маскировку соблюдает строжайше. Однако ночью «слухачи» все же кое-какую возню у противника расслышали. Похоже, на избранных для наступления направлениях и Манштейн и Гот со дня на день могут что-то предпринять.

— Неужели разведку боем? Столько затратить усилий для достижения внезапности и накануне наступления опробовать прочность нашей обороны? Это же…